Чужак не понял бы ни слова, а Ораторы за кратчайший промежуток времени обменивались необходимым объёмом информации, и при этом сказанное ими передать буквально смог бы только ещё один Оратор.
Этот язык имел огромные преимущества — скорость общения и тончайшая нюансировка. Главным же его недостатком было то, что абсолютно невозможно было скрыть от собеседника своё истинное мнение.
Мнение Гендибаля о Первом Ораторе было совершенно определённое: он считал Шендесса человеком, лучшие времена которого остались далеко позади. Старик, как думал Гендибаль, не ждал кризиса, не был к нему готов. Разразись кризис — ему не хватило бы остроты мышления, чтобы осознать действительность и справиться с ней. При всей доброте, мягкости и прочих привлекательных душевных качествах Шендесс был тем самым материалом, из которого строятся несчастья.
Своё мнение Гендибалю следовало не только камуфлировать словами, жестами и выражением лица, но сами мысли держать подальше. Однако он не знал, как сделать, чтобы Первый Оратор не догадался, о чём он думает.
Не могло от него укрыться и понимание того, что думает о нём самом Первый Оратор. Сквозь совершенно очевидные и искренние дружелюбие и доброту виднелась далекая стена удивления и снисходительности. Гендибаль напряг до предела собственную защиту, стараясь если не скрыть всё, что видел и понимал, то, по крайней мере, не демонстрировать этого слишком открыто.
Первый Оратор улыбнулся и откинулся на спинку кресла. Нет, ноги на стол он не забросил, но излучил верно подобранную смесь самоуверенности, насмешливости и неформальной фамильярности — ровно настолько, чтобы у Гендибаля зародилась неуверенность в том, какой именно эффект произвело его заявление.
Поскольку Гендибалю не было предложено сесть, он был крайне ограничен в средствах нивелировки собственной неуверенности. Скорее всего, Первый Оратор именно на это и рассчитывал.
— План Селдона — бессмыслица? — переспросил Шендесс. — Потрясающее заявление! Вы заглядывали в последнее время в Главный Радиант, Гендибаль?
— Я постоянно сверяюсь с ним, Первый Оратор. Это моя обязанность. Но помимо всего прочего, это доставляет мне удовольствие.
— Вероятно, вы изучаете постоянно лишь те участки Плана, которые вам положено наблюдать по долгу службы. Вероятно, ваша работа носит микроскопический характер — вычленение отдельных систем уравнений, коэффициентов приведения. Дело, безусловно, важное и нужное, но я всегда полагал, что время от времени исключительно полезно упражняться в прослеживании всей линии Плана. Изучение отдельных участков Главного Радианта даёт свои плоды, но обследование его как громадного континента — вот что по-настоящему вдохновляет, заставляет переосмыслить многое. Сказать правду, Оратор, я сам давненько этим не занимался. Давайте посмотрим вместе?
Гендибаль не осмелился колебаться. Нужно было либо с готовностью согласиться на предложение Первого Оратора, либо наотрез отказаться.
— Это было бы великой честью и удовольствием для меня, Первый Оратор.
Шендесс нажал рычажок на крышке письменного стола. Такое устройство находилось теперь в кабинете любого Оратора, и в кабинете Гендибаля в том числе — явное проявление демократии. Вторая Академия представляла собой сообщество равных возможностей во всех проявлениях, порой самых незначительных. Ведь единственной фактической прерогативой Первого Оратора было слово, содержащееся в его титуле — он всегда говорил Первым.
Комната постепенно погрузилась в темноту, но вскоре во мраке засветилась жемчужная дымка. Обе длинные боковые стены кабинета стали молочно-белыми, свечение их разгоралось всё сильнее, и, наконец, на их поверхности возникли аккуратно очерченные уравнения — такие крошечные, что прочитать их можно было с большим трудом.
— Если вы не возражаете, Оратор, — предложил Шендесс с полной уверенностью в том, что возражений и быть не может, — мы уменьшим изображение для того, чтобы одновременно увидеть как можно больше.
Мелкие значки съежились, превратились в тончайшие — с волосок — линии, образовавшие причудливые рисунки на жемчужно-белом фоне.
Первый Оратор коснулся клавиш небольшого пульта, встроенного в подлокотник кресла.
— Вернёмся в самое начало — во времена Гэри Селдона. И сообщим Радианту некоторое движение вперёд. Скорость его составит одно десятилетие за момент наблюдения. При этом у нас возникнет восхитительное ощущение плавания по реке истории, не отвлекаясь на детали. Интересно, вы когда-нибудь проделывали подобное?
— Именно в таком виде — никогда, Первый Оратор.
— А следовало бы. Чувство просто потрясающее. Вот, обратите внимание, сколь широка черная линия в самом начале. В течение первых нескольких десятилетий вероятность отклонений была чрезвычайно низка. Со временем число ответвлений от генеральной линии экспоненциально нарастает, увы. Если бы не тот факт, что при избрании определённого ответвления множество остальных со временем угасает, отмирает, ход истории был бы неуправляем. Конечно, думая о будущем, мы должны быть крайне осторожны в том, на какие угасания рассчитывать и какие ответвления избирать.
— Знаю, Первый Оратор, — сухо отреагировал Гендибаль и ничего не смог поделать с ноткой раздражённости, промелькнувшей в речи.
Первый Оратор пропустил его реплику мимо ушей.
— Обратите внимание на извилистые линии красных значков. В них есть определённая закономерность. По смыслу они должны выглядеть произвольно, случайно, ведь каждый Первый Оратор вступает на высокий пост за счёт внесения дополнений и изменений в План Селдона. Кажется, будто нет никакой возможности предсказать, кому из Ораторов такое дастся легко, а кому придётся напрячься изо всех сил, но тем не менее У меня всегда было подозрение, что чёрные линии Плана Селдона и красные — Ораторских Изменений — следуют чёткому закону с явной зависимостью от времени и мало от чего более.
Гендибаль следил взглядом за течением лет, видел, как красные и чёрные линии пересекаются. Картина создавалась почти гипнотическая. Конечно, линии сами по себе мало что значили — главными были символы, значки, их составляющие.
То тут, то там в красно-черное хитросплетение линий вкрадывался синий ручеек. Затем он исчезал или вливался либо в черную, либо в красную линию.
— Синие Девиации, — сказал Первый Оратор, и чувство недовольства вспыхнуло в сознании обоих Ораторов, заполнив, казалось, всё пространство между ними. — Всё чаще и чаще мы сталкиваемся с ними и наконец приближаемся к Столетию Девиаций…
Так всё и было. Невооруженным глазом было видно, когда именно убийственный феномен Мула выплеснулся на Галактику и буквально переполнил её — Главный Радиант разросся в ширину, переплелся со множеством синих ручейков. Их стало так много, что не сосчитать. Казалось, вся комната стала синей, а линии всё утолщались, ветвились и испещряли поверхность стены, всё более и более покрывая собой генеральную линию Плана…
Достигнув пика, синева постепенно померкла, линии стали тоньше, слились воедино на одно долгое столетие, чтобы потом исчезнуть навсегда. В том месте, где синие линии пропали и остались только чёрные и красные, к Плану приложил руку великий Прим Пальвер.
Вперёд, вперёд…
Линии сплелись в причудливый узел, целиком чёрный, с редкими тонкими красными пометками.
— Это — создание Второй Империи, — сказал Первый Оратор, отключил Радиант, и комната постепенно наполнилась обычным светом.
— Весьма эмоциональное путешествие, — сказал Гендибаль.
— О да, — улыбнулся Первый Оратор. — И вы удивительно старательно прятали свои эмоции, насколько могли. Но это неважно. Позвольте, я выскажу кое-какие соображения. Во-первых, от вашего взора не должно было укрыться практически полное отсутствие Синих Девиаций со времен Прима Пальвера — другими словами, за последние сто двадцать лет. Думаю, вы заметили также, что в будущие пять столетий серьёзных вероятностей появления Синих Девиаций также не наблюдается. Надеюсь, от вас не укрылось и то, что мы уже начали расширять возможности психоистории за пределы создания Второй Империи. Без сомнения, вам известно, что Гэри Селдон, гениальность которого непререкаема, не был и не мог быть всезнающим. Мы оживили его теорию. О психоистории мы теперь знаем куда больше, чем знал он сам.