Ораторские способности её не потрясали слушателей, не слыла она и прирождённой актрисой, но зато обладала талантом принимать хладнокровные, продуманные решения и придерживаться их, покуда она сама верила, что права. Так, не обладая ни одним из перечисленных дарований, она умела заставить тех, кто голосовал за принятие решений, поверить, что они непогрешимы.
Исходя из доктрины Селдона, историческим переменам противостоять крайне трудно (правда, всегда существует элемент непредсказуемости, о котором предпочитают забывать большинство селдонистов, несмотря на головокружительный инцидент с Мулом), и Академия могла сохранить свою столицу на Терминусе при любых условиях. Именно «могла», однако Селдон, только что явившийся в обличье пятисотлетней давности, объявил, что вероятность сохранения столицы на Терминусе составляла восемьдесят семь и две десятые процента.
Так что даже селдонисты были вынуждены признать — вероятность переноса столицы в некое другое место, поближе к центру Федерации Академии, с исходящими из этого малоприятными последствиями, составляла двенадцать и восемь десятых процента. Об этих последствиях Селдон также упомянул. И то, что этот вариант не прошел, целиком и полностью явилось заслугой Мэра Бранно.
Она упорно боролась, доказывая свою точку зрения; пережив времена серьёзной непопулярности, она продолжала стоять на своём: Терминус должен, обязан оставаться традиционным местом резиденции правительства Академии. Политические враги Мэра старались на все лады высмеять её: в газетах то и дело мелькали карикатуры, на которых весьма выразительно красовалась её тяжеловатая нижняя челюсть (а она таки была тяжеловата, что правда, то правда), а кое-кто изображал Мэра в виде неприступного гранитного утеса.
Но теперь сам Селдон подтвердил её правоту, и как минимум на время это давало ей значительное политическое преимущество. Поговаривали, что она якобы год назад обмолвилась о том, что в случае одобрения Селдоном её действий во время его грядущего явления она будет считать, что задачу свою выполнила, уйдёт в отставку и станет внештатным консультантом правительства — устала, дескать, рисковать, сражаться и гадать, чем кончится очередная политическая драка.
Мало кто в это поверил. Никакие политические баталии ей не были страшны — в их сумятице она чувствовала себя как рыба в воде — это была её стихия. Теперь же, когда Селдон явился и сказал то, что сказал, она, похоже, и думать забыла о своей отставке.
Мэр начала свою речь хорошо поставленным голосом, с откровенным акцентом Академии (она одно время служила послом в Мандрессе, но так и не переняла староимперского выговора, что был сейчас в таком фаворе — наглядный пример проимперских настроений во внутренних провинциях):
— Селдоновский кризис миновал, и согласно мудрой традиции не допускается никаких упреков по адресу тех, кто думал иначе, — ни словом, ни делом. Многие честные граждане полагали, что имеют веские причины хотеть того, чего не хотел Селдон. Несправедливо унижать их, заставляя публично признать величие Плана Селдона, дабы они образумились и обрели уважение к самим себе. Кроме того, существует не менее добрая традиция — те, кто поддерживал проигравшую сторону, должны принять поражение как данность и воздержаться от каких бы то ни было дальнейших обсуждений. Эта тема закрыта для обеих сторон навсегда.
Выдержав паузу, Мэр обвела взглядом лица Советников и продолжила:
— Минула половина срока, Советники, пройдена половина пути между двумя Империями — дорога длиной в пять столетий. Трудные были времена, но мы пережили их. На самом деле фактически мы уже стали Галактической Империей, и серьёзных внешних врагов у нас нет. Период Межвластия мог бы тянуться тридцать тысячелетий, если бы не План Селдона. Случись так, могло бы оказаться, что некому было бы заняться воссозданием Империи. Разобщённые, гибнущие миры — вот всё, что осталось бы к тому времени… Всем, что у нас есть сегодня, мы обязаны Гэри Селдону, его почившему гению мы обязаны тем, что, как мы все верим и надеемся, случится с нами в будущем. Следовательно, опасность, Советники, кроется в нас самих — теперь, с настоящего момента, просто не может быть никаких официальных сомнений в верности и ценности Плана. Давайте же теперь придём к согласию — пусть впредь более не звучат публично высказываемые критика, осуждения истинности Плана Селдона. Мы обязаны поддержать его целиком и полностью. За пять столетий он оправдал себя. В нём — безопасность и надежда человечества, и ни при каких условиях он не должен быть искажен. Согласны?
Советники ответили на её вопрос тихим шепотком. Мэру вовсе не нужны были визуальные выражения согласия. Она досконально изучила всех членов Совета и знала, как отреагирует каждый. На гребне победы никаких возражений и быть не могло. Потом — может быть. Но не сейчас. Со всеми проблемами, что возникнут потом, она потом и разберётся.
Итак, общее согласие… Но, как обычно…
— Запрет на высказывания, Мэр Бранно? — громко спросил Голан Тревайз, шагая по проходу. Место его, новоиспеченного Советника, находилось в задних рядах.
Бранно, не поднимая глаз, процедила сквозь зубы:
— Ваша точка зрения, Советник Тревайз?
— Моя точка зрения такова: правительство не имеет права накладывать вето на право свободного изложения мыслей. Моя точка зрения такова: все без исключения — а в первую голову Советники и Советницы, с этой целью избранные, — все имеют право обсуждать злободневные политические вопросы, и ни один политический вопрос не может быть решен в отрыве от Плана Селдона.
Мэр Бранно скрестила руки на груди и посмотрела на Тревайза.
— Советник Тревайз, — сказала она, не изменившись в лице, — вы вмешались в дебаты, нарушив повестку дня. Этого вам делать не следовало. Однако я позволила вам высказать вашу точку зрения и теперь отвечу вам… Никаких ограничений на свободное изложение своих мыслей в рамках Плана Селдона нет. Единственным ограничением является сам План, по его собственной природе. Можно как угодно интерпретировать события до того, как образ Селдона объявляет окончательное решение, но, после того как решение выслушано, в Совете оно более не оспаривается. Не принято его обсуждать и заранее — по типу: если Селдон скажет то-то и то-то, он будет не прав.
— Ну а если кто-то совершенно искренне так думает, Мэр Бранно?
— В таком случае этот кто-то имеет право на высказывание своего личного мнения в частной беседе.
— Следовательно, все ограничения на свободное выражение мыслей относятся исключительно к членам правительства?
— Именно так, и это отнюдь не новый принцип в законах Академии. Его применяли все Мэры в прошлом, от какой бы партии ни выступали. Частная точка зрения ровным счётом ничего не меняет, а вот официальное выступление всегда весомо, а порой и опасно. Сейчас нам не стоит рисковать.
— Позвольте заметить, Госпожа Мэр, что упомянутый вами принцип применялся не так уж часто, да и то по отношению к весьма специфическим действиям со стороны Совета. Никогда и никто не пользовался им в отношении чего-либо столь глобального и безупречного, как План Селдона.
— План Селдона более всего нуждается в защите. Его осуждение может оказаться фатальным.
— А вам не кажется, Мэр Бранно, — произнося эти слова, Тревайз развернулся и обратился ко всем членам Совета, которые, затаив дыхание, ожидали окончания дуэли, — а вам, уважаемые члены Совета, не кажется, что есть все причины предположить, что никакого Плана Селдона вообще не существует?
— Однако все мы сегодня видели его в действии, — возразила Бранно, говоря тем более хладнокровно, чем сильнее распалялся Тревайз.
— Вот именно потому, что все мы видели его сегодня в действии, Советники и Советницы, мы и должны сделать вывод о том, что того Плана Селдона, в который нас приучили верить, не существует.
— Советник Тревайз, вы нарушаете порядок заседания. Я лишаю вас слова.
— Я располагаю официальными привилегиями, Мэр.
— Отныне вы лишены этих привилегий, Советник.
— Вы не имеете никакого права лишать меня привилегий. Ваше заявление об ограничении свободы на высказывание взглядов не может носить характер закона. Формального голосования в Совете по этому поводу не было, Мэр, да если бы и было, я бы первым оспорил легальность такого закона.