Бейли почувствовал, что краснеет:
— Мне было страшно неловко. Так сознаться в своей слабости!
— Но именно это и было мне нужно. Я вынудила тебя лечь в постель, пришла к тебе и впервые в жизни я дарила. А не брала. И вырвалась из чар Джендера, так как поняла, что и с ним настоящего не было. Ведь, наверное, можно и дарить, и брать одновременно… Элайдж, останься со мной.
Бейли покачал головой:
— Глэдия, даже разорви я свое сердце пополам, факты не изменятся. На Авроре я остаться не могу и должен вернуться на Землю. А ты не можешь приехать на Землю.
— Элайдж, а если я все-таки приеду на Землю?
— Зачем ты говоришь глупости? Даже если бы ты вопреки всему и приехала, так ведь я очень быстро состарюсь, стану тебе не нужен. Через двадцать, от силы тридцать лет я буду глубоким стариком, если не умру раньше, а ты останешься такой, как сейчас, не одну сотню лет.
— Но я же так и рассчитала, Элайдж. На Земле я подхвачу ваши инфекции и тоже быстро состарюсь.
— Тебе это не понравится. К тому же старость не болезнь, ее нельзя подхватить. Ты просто очень скоро начнешь болеть и умрешь. Глэдия, ты найдешь себе другого.
— Аврорианца? — В ее голосе прозвучало презрение.
— Но ты можешь научить! Теперь, когда ты поняла, как дарят и принимают, научи их.
— Но научатся ли они?
— Некоторые научатся. Не сомневайся. И у тебя достаточно времени найти такого. Например… (Нет, подумал он, еще рано упоминать про Гремиониса, но — как знать? — если он обойдется с ней более решительно, оставит пустые любезности…)
— Неужели это возможно? — задумчиво произнесла Глэдия и подняла на Бейли увлажнившиеся серо-голубые глаза. — Элайдж, ты помнишь хоть что-то о прошлой ночи?
— Должен признаться, — грустно сказал Бейли, — что многое словно в тумане.
— Если бы ты помнил, то не захотел бы расстаться со мной.
— Я и сейчас не хочу с тобой расставаться, Глэдия. Но ничего не могу поделать.
— А после ты выглядел таким спокойно-счастливым, таким безмятежным. Я положила голову тебе на плечо и слушала, как бьется твое сердце — сначала часто, а потом все медленнее, пока ты вдруг не привскочил и не сел на кровати. Ты помнишь?
Бейли вздрогнул и, чуть откинувшись, растерянно посмотрел ей в глаза.
— Нет, этого я не помню. О чем ты? Что я сделал?
— Но я же сказала: ты вдруг сел на кровати.
— Да-да. Но еще что? — Его сердце учащенно билось — наверное, так же часто, как ночью, когда Глэдия прилегла к нему на плечо. Три раза он словно бы устанавливал правду, но в двух первых случаях он был один, а прошлой ночью — когда это случилось в третий раз — с ним была Глэдия. Свидетельница.
— Больше ничего, Элайдж. Я спросила: «Что с тобой, Элайдж?» Но ты словно не услышал, а только повторил два раза: «Знаю! Знаю!» Ты говорил неясно, и глаза у тебя ничего не видели. Я даже немножко испугалась.
— Я сказал только это? Иосафат! Глэдия, неужели я ничего не добавил?
— Больше я ничего не помню. — Глэдия сдвинула брови. — Ты сразу снова лег, а я сказала: «Не бойся, Элайдж. Не бойся. Ты в безопасности». Я тебя погладила, и ты опять уснул и… и захрапел! Я никогда не слышала, как храпят, но было очень похоже на описания. — Она чуть улыбнулась.
— Послушай, Глэдия! — настойчиво сказал Бейли. — Ты говоришь, я пробормотал: «Знаю! Знаю!» Но я не объяснил, что именно я знаю?
Она снова сдвинула брови:
— Не помню… Подожди! Ты, правда, добавил совсем тихо: «Он успел раньше».
— «Он успел раньше»… Я это сказал?
— Да. Я решила, что ты говоришь про Жискара — что он успел раньше тех роботов, что ты опять испугался, не похитят ли тебя, что ты вспомнил, как ждал в лесу во время грозы. Да-да! Потому-то я и гладила тебя, повторяя: «Не бойся, Элайдж! Ты в безопасности!» — пока ты не уснул.