Жискар пристально посмотрел на Дэниела. В тишине слышался шорох листьев, трепетавших на холодном ветру. Облака рассеялись, скоро должно было выглянуть солнце. Их беседа в телеграфном стиле заняла мало времени, и они знали, что Глэдия ещё не удивляется их отсутствию.
— Что встревожило тебя в этом разговоре? — спросил Жискар.
— Мне довелось четыре раза наблюдать, как партнер Элайдж решал запутанную проблему. В каждом из этих случаев я обращал внимание на его манеру вырабатывать полезные заключения из ограниченной и даже сбивающей с толку информации. С тех пор я всегда пытался в меру своих ограниченных возможностей думать как он.
— Мне кажется, друг Дэниел, ты хорошо это делаешь.
— Ты, конечно, обратил внимание, что у доктора Мандамуса было два дела к мадам Глэдии. Он сам подчеркнул этот факт. Одно дело касалось лично его — произошёл он от Элайджа или нет. Второе — просьба к мадам Глэдии принять поселенца, а потом сообщить о беседе. Второе дело, видимо, было важно для Совета, первое — только для самого Мандамуса.
— Мандамус дал понять, что дело о его происхождении важно и для доктора Амадейро, — сказал Жискар.
— Тогда это было дело, важное для двоих, но не для Совета и, значит, не для всей планеты. Однако дело государственное, как его назвал сам доктор Мандамус, пошло вторым и как бы между прочим. К тому же вряд ли для этого требовался личный визит. Это могло сделать голографическое изображение любого члена Совета. С другой стороны, доктор Мандамус поставил дело о своем происхождении первым, очень долго о нём дискутировал, и это дело никто не мог сделать, кроме него.
— Каково же твоё заключение, друг Дэниел?
— Я уверен, что дело поселенца лишь повод для встречи с мадам Глэдией, чтобы поговорить с ней о своем происхождении с глазу на глаз. По-настоящему его интересовало только это и ничего больше. Ты можешь подтвердить это заключение, друг Жискар?
— Напряжение в мозгу доктора Мандамуса было в известной степени сильнее в первой части разговора. Пожалуй, это может служить подтверждением.
— Тогда нам стоит подумать, почему вопрос о происхождении так важен для него.
— Так ведь доктор Мандамус объяснил, — сказал Жискар. — Если он не является потомком Элайджа Бейли — дорога к продвижению по службе для него открыта. Доктор Амадейро, от которого это зависит, отвернулся бы от него, окажись он потомком Бейли.
— Это он так сказал, друг Жискар, но что-то в его словах настораживало.
— Почему ты так думаешь? Пожалуйста, продолжай рассуждать как человек. Я нахожу это весьма поучительным.
— Спасибо, друг Жискар, — серьёзно ответил Дэниел. — Ты заметил, что всякий раз, когда мадам Глэдия говорила, что Мандамус не может быть потомком партнера Элайджа, её возражения рассматривались как неубедительные? И всякий раз доктор Мандамус утверждал, что доктор Амадейро не примет этого возражения.
— Да. И какой вывод ты из этого делаешь?
— Мне кажется, что доктор Амадейро не примет никакого аргумента, и просто удивительно, что Мандамус так надоедал мадам Глэдии. Он наверняка знал с самого начала, что это бессмысленно.
— Возможно, но это только домысел. Ты можешь сказать, каков возможный мотив его действий?
— Могу. Я уверен, что он хотел знать о своем происхождении не для того, чтобы убедить несгибаемого доктора Амадейро, а для себя лично.
— В таком случае зачем он вообще упоминал о докторе Амадейро? Почему он не сказал просто: «Я хочу знать»?
Легкая улыбка пробежала по лицу Дэниела и изменила его выражение, на что другой робот был не способен.
— Если бы он сказал просто: «Я хочу знать», — мадам Глэдия ответила бы, что это не его дело и что он ничего не узнает. Но дело в том, что мадам Глэдия так же сильно ненавидит Амадейро, как тот — Элайджа Бейли. Мадам Глэдия уверена, что для неё оскорбительно любое мнение о ней, поддерживаемое доктором Амадейро. Она пришла бы в ярость, будь это мнение более или менее справедливым, а в данном случае оно абсолютно фальшиво. Она постаралась убедить доктора Мандамуса, что он ошибся, и представила все возможные доказательства. А холодное утверждение доктора Мандамуса, что каждое из этих доказательств неубедительно, заставляло её злиться всё больше и вытягивало из неё дальнейшую информацию. Доктор Мандамус выбрал такую стратегию, чтобы узнать у мадам Глэдии как можно больше. В конце концов он убедился, что у него нет предка-землянина, во всяком случае, на протяжении последних двух столетий. Амадейро же в этом смысле, я думаю, в действительности в игре не участвовал.
— Это интересная точка зрения, — сказал Жискар, — но она, как мне кажется, не очень обоснованна. Как мы можем узнать, что это не просто твоя догадка?
— Не кажется ли тебе, друг Жискар, что Мандамус, закончив расследование своего происхождения, не получил достаточного доказательства для доктора Амадейро? По его словам, это должно было означать, что у него не будет шанса на продвижение и он никогда не станет главой Института. Но мне показалось, что он отнюдь не расстроен, а, наоборот, сиял. Конечно, я мог судить только по внешнему виду, но ты мог сделать больше. Скажи, друг Жискар, каково было его умственное состояние в конце этой части разговора?
— Он не просто сиял, он торжествовал, друг Дэниел. Ты прав. Теперь, когда ты объяснил ход своих рассуждений, это уловленное мною ощущение триумфа точно соответствует твоему мнению, вообще-то я даже удивляюсь, как сам не учел этого.
— Во множестве случаев и я так же реагировал на Элайджа Бейли. В данном же случае я мог пройти через такое рассуждение частично из-за наличия кризиса. Он вынуждает меня мыслить более точно.
— Ты недооцениваешь себя. Ты уже давно думаешь обоснованно и точно. Но почему ты говоришь о наличии кризиса? Объясни, каким образом радость доктора Мандамуса по поводу того, что он не происходит от Элайджа Бейли, связана с наличием кризиса?
— Доктор Мандамус наврал нам насчёт доктора Амадейро, но вполне можно предположить, что его желание выдвинуться и стать в дальнейшем главой Института — истинная правда. Верно?
Жискар помолчал.
— Я не искал в нём честолюбия, — сказал он. — Я изучал его мозг без особой цели и познакомился лишь с поверхностными проявлениями. Но вроде бы заметил искры честолюбия, когда он говорил о продвижении по службе. У меня нет оснований соглашаться с тобой, но нет причин и не согласиться.
— Тогда давай допустим, что доктор Мандамус человек честолюбивый, и посмотрим, что это нам даст. Идёт?
— Идёт.
— Не кажется ли тебе, что его ощущение триумфа, как только он убедился, что не является потомком Элайджа, проистекает из того факта, что теперь его амбиции будут удовлетворены? И это не зависело от одобрения доктора Амадейро, поскольку мы согласились, что ссылка на доктора Амадейро — лишь отвлекающий манёвр. Значит, его честолюбие будет теперь удовлетворено по каким-то другим причинам.
— По каким?
— Явного ничего нет, но можно предположить. Что, если доктор Мандамус что-то знает или может что-то сделать, что поможет ему добиться большого успеха и наверняка сделает главой Института? Помнишь, он сказал, что ему остаётся использовать мощные методы? Допустим, это правда, но он может воспользоваться ими только в том случае, если он не потомок партнера Элайджа. И когда он убедился в этом, то обрадовался, что теперь может использовать эти методы и обеспечить себе блестящее будущее.
— Но каковы эти «мощные методы», друг Дэниел?
— Продолжим рассуждения. Мы знаем, что доктор Амадейро больше всего на свете хочет погубить Землю и вернуть её в прежнее состояние покорности Внешним мирам. Если доктор Мандамус имеет возможность сделать это, он получит от доктора Амадейро всё, что хочет, включая гарантию получения заветной должности. Однако возможно, что доктор Мандамус не решался нанести поражение Земле, пока не знал точно, что не состоит в родстве с её народом. Происхождение от землянина Элайджа Бейли могло удерживать его, и он возликовал, узнав, что свободен в своих действиях.
— Ты хочешь сказать, что у доктора Мандамуса есть совесть?