— Эй, Симона! Я же с тобой разговариваю! Ты что, уснула?
— Прости, пожалуйста.
— Пора обедать, говорю. Я со вчерашнего вечера маковой росинки во рту не держал! Готовят-то в твоей «Каравелле» нормально? Не обижайся, но от этого заведения за версту несет ладаном.
— Чистота и порядок, что тебе еще надо?
Симона была задета, но он расхохотался тем невинным смехом, за который ему всегда все прощалось.
— Ну и дуреха ты, сестрица!
Он уже забыл свою досаду, гнев, намерение пойти на завод или в контору. И принялся напевать «Один кораблик в путь пустился», пристально вглядываясь в хрупкие парусники зажиточных горожан Кемпера.
— Завтра же искупаюсь! — вдруг воскликнул он. — Мне здесь нравится, определенно нравится!..
Мадемуазель поджидала их в маленькой гостиной. Пока Сильвен мыл руки, она отвела Симону в сторону. Она обожала тайны, перешептывания.
— Мне неловко… У нас сегодня обедает не слишком приятная гостья… Нет! Вовсе не то, что вы могли подумать. Разве бы я позволила… Напротив, девочка из очень хорошей семьи, дочь владельцев «Мениля», знаете, то красивое поместье, что видно с дороги… Вилла с башенкой, как маленький замок, повсюду цветы… Большая сосновая аллея… Но вернемся к Клодетте… — Глаза ее смотрели поверх плеча Симоны. — Вот уж точно говорят, не в деньгах счастье. Представьте себе…
Подошел Сильвен, вытирая на ходу руки носовым платком.
— Ну что, перекусим?
Мадемуазель вздернула подбородок и двинулась к столовой, как первые христиане на арену со львами.
— Будь посдержанней! — попыталась унять брата Симона.
Но Сильвен уже заметил картины, украшавшие помещение, и разразился проклятиями:
— Что за гадость!.. Сроду не видел ничего гнуснее… Если бы я знал, кто это намазюкал…
Тут он заглянул в глубину столовой и осекся.
Незнакомка не была красавицей. Красноватые веки, блестящий носик и острый подбородок — едва сформировавшаяся девушка. От силы лет двадцати! Но в повороте головы, в небольшой, ничем не стесненной груди чувствовалось что-то здоровое, живое, дикое.
— Садись, — сказала Симона.
Они устроились друг против друга. Сильвен силился сохранить беззаботный вид, но Симона умела разгадать истинный смысл каждого его жеста. Сейчас он куснет большой палец, пригладит волосы на висках. И девушка тоже поддалась неведомым флюидам, она делала вид, что рассматривает картины на стенах, взгляд ее медленно перемещался с полотна на полотно, а голова все больше и больше поворачивалась в их сторону.
— Сильвен!
— Что?
— Ты уже расхотел есть?
Он улыбнулся, но в глубине зрачков не погас огонек азарта.
— Сейчас сама увидишь.
Он повернулся, чтобы позвать Анн-Мари. И поймал на лету взгляд незнакомки.
— Лангусты под майонезом? Пойдет!
— Если хочешь… — пролепетала Симона.
Все равно! Теперь уже все равно.
— Две порции лангустов, — попросил Сильвен.
Он оживал на глазах, то и дело проводил ладонью по вискам, громко смеялся и хрустел панцирем лангусты, словно зверь, гложащий кость.
Он сидел спиной к двери. Поэтому вошедшего мужчину заметила сначала Симона. Девушка встала. Мужчина двинулся прямо к ней, крупный, темноволосый с проседью, с нездоровым цветом лица. Через стекло в двери подглядывала Мадемуазель. Она, наверное, приподнялась на цыпочки. Сильвен вытер рот, между бровями у него залегла складка.
— Клодетта, вас ждет мать! — сурово произнес мужчина.
Девушка спокойно уселась на свое место. Вошла Мадемуазель и поставила перед Симоной хлебницу.
— Это Франсис Фомбье, ее отчим, — быстро шепнула она.
— Послушайте!.. — начал было Сильвен.
Но Мадемуазель уже отошла и поправляла цветы в вазе.
— Нас это не касается, — сказала Симона.
Отчим с падчерицей разговаривали вполголоса. Он стоял возле нее и время от времени постукивал по столу кулаком. Перстень с печаткой громко ударял по дереву. Сильвен нервно крошил хлеб. До них долетали отдельные слова, обрывки фраз: «…вернуться… я имею право… скандал…»
Мадемуазель снова подошла, чтобы забрать тарелки. И объяснила на одном дыхании: