– Интересно, зачем?
– О, в этом-то и вопрос, в этом вся загадка. Покуда я не могу этого объяснить. Правда, есть у меня одно соображение…
– Какое же?
– Последний поезд отправляется из Мерлинвиля семнадцать минут первого.
Постепенно что-то начинало брезжить в моем сознании.
– Стало быть, если считать, что преступление совершено в два часа, то любой пассажир этого поезда обеспечен безупречным алиби!
– Прекрасно, Гастингс! Вы попали в точку!
Я так и подпрыгнул.
– Надо немедленно навести справки на станции! Уверен, там не могли не заметить двух иностранцев, которые сели на этот поезд! Мы должны сию же минуту бежать туда!
– Вы так считаете?
– Ну, разумеется. Пойдемте же скорее!
Пуаро умерил мой пыл, коснувшись моей руки:
– Идите, бога ради, если вам так хочется, mon ami, но на вашем месте я не стал бы расспрашивать там о каких-то двух иностранцах.
Я вытаращил глаза, и он, теряя терпение, пояснил:
– Ну-ну, неужели вы верите этому вздору? Неизвестные в масках и прочая чепуха! Чего только нет в cette histoire la![172]
Его слова так ошеломили меня, что я даже не нашелся что ответить. А он уже невозмутимо продолжал:
– Разве вы не слышали, как я сказал Жиро, что кое-какие подробности этого дела показались мне очень знакомыми? Eh bien, значит, можно предположить два варианта: оба преступления задумал и совершил один и тот же человек, или же наш убийца прочел когда-то сообщение о cause celebre[173] и в его подсознании запечатлелись все детали этого дела. Какую из этих двух возможностей предпочесть, я смогу сказать, только когда… – Тут он осекся.
Я перебирал в уме все, что так или иначе касалось преступления.
– Но как же письмо мосье Рено? Он ведь упоминает и о тайне, и о Сантьяго.
– Безусловно, мосье Рено окружала какая-то тайна – тут никаких сомнений быть не может. А Сантьяго, по-моему, специально нам подбросили, чтобы пустить следствие по ложному следу. Возможно, тот же трюк проделали и с мосье Рено, чтобы отвлечь его внимание от чего-то важного, что происходило у него под носом. О, будьте уверены, Гастингс, опасность, угрожавшая ему, исходила не из Сантьяго, она была здесь, во Франции, совсем рядом.
Он говорил так твердо, так убежденно, что я просто не мог не поверить ему. Правда, я попытался было выставить последний довод:
– А спичка и окурок, найденные рядом с трупом? Как же быть с ними?
Лицо Пуаро засветилось от удовольствия.
– Подброшены! Подброшены специально для таких, как Жиро и вся их шатия! О, он такой находчивый, наш Жиро, он так искусно идет по следу! Ни дать ни взять ищейка. А как доволен собой! Часами ползает на брюхе. «Смотрите, что я нашел!», а потом: «Что вы здесь видите?» А я – я отвечаю чистую правду: «Ничего!» И Жиро, наш прославленный Жиро смеется и думает про себя: «Господи, вот глупый старикашка!» Но мы еще посмотрим…
Однако мои мысли все время возвращались к загадочным обстоятельствам этого дела.
– Стало быть, вся эта история об иностранцах в масках?..
– Ложь от начала до конца.
– А что же было на самом деле?
Пуаро пожал плечами:
– Этого никто не знает, кроме мадам Рено. Но она ничего не скажет. Ее не проймешь ни мольбами, ни угрозами. Это редкая, необыкновенная женщина, Гастингс. Я как только ее увидел, сразу понял, что дело придется иметь с незаурядной личностью. Вначале, как я уже говорил, мои подозрения пали на нее, я было предположил, что она замешана в преступлении, но потом переменил свое мнение.
– Что же толкнуло вас к этому?
– Искренний, неподдельный взрыв отчаяния в тот момент, когда она увидела тело мужа. Могу поклясться, в этом крике звучала самая настоящая, душераздирающая боль.
– Да, – сказал я задумчиво, – тут невозможно ошибиться.
– Прошу прощения, мой друг, но ошибиться можно всегда. Возьмите великую актрису, она вам так сыграет горе и отчаяние, что вы не усомнитесь в их подлинности! Нет уж, даже самое свое сильное и, казалось бы, безошибочное впечатление я непременно подвергаю проверке и только тогда чувствую себя удовлетворенным. Незаурядный преступник может быть и незаурядным актером. В данном случае моя уверенность основана не только на моих собственных ощущениях, но и на бесспорном факте – ведь мадам Рено и впрямь лишилась сознания. Я поднял веко и проверил пульс. Никакого обмана – мадам Рено пребывала в глубоком обмороке. Итак, я убедился, что ее горе – подлинное, а не напускное. Кроме того, небезынтересна еще одна деталь – у мадам Рено не было никакой необходимости выказывать безутешную печаль. Ведь у нее уже случился припадок, когда она узнала о смерти мужа, и можно было не симулировать обморок при виде тела. Нет, мадам Рено не убивала своего мужа. Но почему она лжет? То, что она говорит о своих часах, – ложь, о неизвестных в масках, – ложь. И это еще не все – она солгала и в третий раз. Скажите, Гастингс, что вы думаете по поводу незапертой двери?