Придя в себя, я решил последовать за ним, но к тому времени, когда выбежал на лестницу, Пуаро уже не было видно.
Мэри Кавендиш, стоя там, где лестница раздваивалась, смотрела вниз, в холл, в том направлении, где исчез детектив.
— Что случилось с вашим экстраординарным другом, мистер Гастингс? Он только что промчался мимо меня, словно обезумевший бык.
— Он чем-то очень расстроен, — заметил я нерешительно, не зная, насколько, по мнению Пуаро, могу быть откровенным. Увидев слабую улыбку на выразительных губах миссис Кавендиш, я постарался сменить тему: — Они еще не встретились, не так ли?
— Кто?
— Мистер Инглторп и мисс Ховард.
Мэри посмотрела на меня довольно странным взглядом:
— Вы думаете, произойдет нечто ужасное, если они встретятся?
— Гм… а вы разве так не думаете? — отреагировал я, захваченный врасплох.
— Нет. — Она спокойно улыбалась. — Я хотела бы посмотреть хорошую ссору. Это очистило бы воздух. В настоящее время мы все так много размышляем и так мало говорим.
— Джон так не думает, — заметил я. — Он считает, что их надо держать подальше друг от друга.
— О-о!.. Джон!..
Что-то в ее тоне возмутило меня.
— Старина Джон — очень хороший парень! — воскликнул я с жаром.
Минуту-другую Мэри изучающе, пристально смотрела мне в глаза, а затем, к моему величайшему удивлению, сказала:
— Вы очень лояльны к вашему другу. И за это мне нравитесь.
— Разве вы не мой друг?
— Я очень плохой друг, — ответила она.
— Почему вы так говорите?
— Потому что это правда. Один день я очаровательна с моими друзьями, а на следующий совершенно о них забываю.
Не знаю, что именно меня вынудило, но я был уязвлен ее словами и глупейшим образом бестактно заявил:
— Однако вы, похоже, неизменно очаровательны с доктором Бауэрштейном, — и сразу же пожалел о своей несдержанности.
Ее лицо стало совершенно непроницаемым. У меня было такое впечатление, будто стальной занавес закрыл меня от этой женщины. Не сказав больше ни слова, она повернулась и стала быстро подниматься по лестнице, а я остался стоять как идиот, глупо глядя ей вслед.
Я пришел в себя, услышав ужасный шум внизу — что-то, громко объясняя, кричал Пуаро. Меня раздосадовала мысль, что вся моя дипломатия оказалась напрасной. Похоже, мой друг сообщил конфиденциальные сведения всему дому. Это заставило меня усомниться в его рассудительности, и я с сожалением подумал, что в моменты возбуждения он склонен терять голову. Я быстро спустился по лестнице. При виде меня Пуаро сразу же успокоился. Я отвел его в сторону.
— Дорогой мой, разумно ли это? Что вы делаете? Вы ведь не хотите, чтобы наши сведения стали достоянием всего дома? Собственно говоря, вы играете на руку преступнику!
— Вы так думаете, Гастингс?
— Я в этом уверен.
— Ладно, ладно, друг мой! Я буду руководствоваться вашими советами.
— Хорошо, хотя, к сожалению, теперь уже слишком поздно.
— Конечно.
Он выглядел таким удрученным и сконфуженным, что мне стало жаль его, несмотря на то что высказанный мною упрек я считал справедливым и уместным.
— Ну что же, пойдемте, друг мой! — предложил наконец Пуаро.
— Вы здесь все закончили?
— Да, на данный момент. Вы пойдете вместе со мной до деревни?
— Охотно!
Он взял свой маленький чемоданчик, и мы вышли через французское окно гостиной. Цинтия Мёрдок как раз входила в комнату, и Пуаро, пропуская ее, шагнул в сторону.
— Извините, мадемуазель, одну минутку!
— Да? — повернулась она, вопросительно взглянув на него.
— Вы когда-нибудь готовили лекарства для миссис Инглторп?
— Нет, — ответила Цинтия и слегка вспыхнула.
— Только ее порошки?
Румянец на щеках Цинтии стал гуще.
— О да! Однажды я приготовила для нее снотворные порошки.
— Вот эти? — Пуаро вынул пустую коробочку из-под порошков.
Она кивнула.
— Вы могли бы сказать, что это было? Сульфонал? Веронал?
— Нет, бромид.
— О! Благодарю вас, мадемуазель. Всего доброго!
Быстро удаляясь от дома, я с удивлением поглядывал на Пуаро. Мне и раньше доводилось замечать, что, когда он бывал возбужден, глаза его становились зелеными, как у кошки. Сейчас они сверкали, словно изумруды.