Пока мы шли дорогой, указанной Пуаро, я рассказал ему все, что знал сам. Пуаро внимательно слушал.
– Значит, в груди у него торчал нож? Любопытно! Вы уверены, что нож – тот же самый?
– Совершенно уверен, хотя это представляется совершенно невероятным.
– Не вижу ничего невероятного. Ведь могло быть два одинаковых ножа.
Я поднял брови.
– Вам не кажется, что это уж слишком? Едва ли может быть такое редкое совпадение.
– Как всегда, вы говорите не подумав, Гастингс. Вообще-то два одинаковых орудия убийства в одном и том же деле и впрямь маловероятно. Но не в данном случае. Нож был сделан по заказу Жака Рено в память о войне. Вряд ли он заказал всего один нож. Наверняка у него у самого был такой же.
– Но ведь об этом ни разу не упоминалось, – возразил я.
В голосе Пуаро послышались менторские нотки[177]:
– Друг мой, когда расследуешь дело, не стоит полагаться только на то, о чем шла речь. Как раз о самых важных вещах сплошь и рядом не упоминают просто потому, что к слову не пришлось. А зачастую о них специально умалчивают, руководствуясь весьма вескими соображениями. Видите, я вам назвал по меньшей мере две причины – выбирайте любую.
Я молчал, сраженный его доводами.
Еще несколько минут, и вот мы уже подошли к пресловутому сарайчику, где оказались в сборе все наши знакомые. Обменявшись со всеми вежливыми приветствиями, Пуаро приступил к делу.
Я наблюдал за ним с острым интересом, невольно сравнивая его с мосье Жиро. Мой друг ограничился тем, что окинул все вокруг беглым взглядом. Его внимание привлекли только потрепанный пиджак и брюки, их он внимательно рассмотрел. Презрительная улыбка скривила губы Жиро, и, точно заметив ее, Пуаро кинул сверток на прежнее место.
– Тряпье садовника? – спросил он.
– Само собой, – бросил Жиро.
Потом Пуаро опустился на колени возле трупа. Не пропустив ни одной мелочи, он осмотрел одежду покойника, ощупал ткань костюма. Казалось, он был весьма доволен, что не обнаружил на одежде ни одной метки. Особенно тщательному осмотру подверглись сапоги и руки покойного с грязными обломанными ногтями. Затем он обратился к Жиро:
– Вы обратили внимание на руки?
– Конечно, – ответил тот с непроницаемым видом.
Внезапно Пуаро замер.
– Доктор Дюран!
– Да? – отозвался доктор, подходя ближе.
– У покойника на губах пена. Вы заметили это?
– Признаться, нет.
– Однако сейчас вы ее видите?
– О да, конечно.
Пуаро снова обратился к Жиро:
– Но вы-то наверняка заметили пену?
Жиро не удостоил его ответом.
Нож из раны был уже вынут. Он находился в стеклянной банке, стоявшей рядом. Пуаро осмотрел его, потом принялся разглядывать рану. Когда он поднял взгляд, я заметил, что глаза его блеснули столь хорошо мне знакомым зеленым огнем.
– Странная рана! Совсем нет крови. И одежда не окровавлена. Только на лезвии ножа небольшие пятна. Что вы на это скажете, monsieur le docteur?[178]
– Скажу, что это противоестественно.
– Ничего противоестественного тут нет. Все совсем просто. В этого человека вонзили нож, когда он был уже мертв.
Среди присутствующих поднялся было шум, но Пуаро взмахом руки утихомирил всех и снова обратился к Жиро:
– Надеюсь, мосье Жиро со мной согласен?
В лице Жиро не дрогнул ни один мускул, хотя неизвестно, какие мысли пронеслись в этот миг в его голове. Спокойно, даже несколько пренебрежительно он бросил:
– Согласен.
И снова раздались удивленные возгласы.
– Однако какой же смысл! – воскликнул мосье Отэ. – Всадить нож в умершего! Какая дикость! Просто неслыханно! Тут, видимо, какая-то патологическая ненависть.
– Нет, – сказал Пуаро. – Полагаю, это сделано совершенно хладнокровно, просто чтобы сбить всех нас с толку.
– Как?
– А так. Вас ведь и впрямь чуть не сбили с толку, – назидательно проговорил Пуаро.
– В таком случае как же убили этого человека? – спросил мосье Бекс.
– Его не убивали. Он умер. Умер в припадке эпилепсии, если я не ошибаюсь.
Заявление Пуаро вновь повергло всех в замешательство. Доктор Дюран опустился на колени и еще раз придирчиво осмотрел покойника.