Пауль с досадой отступил.
— Мне бы надо высечь тебя за такую небрежность, — продолжал Халлек. Он поднял со стола обнаженный кинжал. — Вот эта штука в руках врага уже убила бы тебя! Ты способный ученик, лучше некуда, но я тебе говорил, и не раз, что, даже забавляясь, ты не должен никого пропускать сквозь защиту, ибо небрежность здесь может стоить жизни.
— Просто я сегодня не в настроении, — буркнул Пауль.
— Не в настроении?! — Даже сквозь силовое поле щитов голос Халлека выдал его возмущение. — А при чем тут твое настроение? Сражаются тогда, когда это необходимо, невзирая на настроение! Настроение — это для животных сойдет, или в любви, или в игре на балисете. Но не в сражении!
— Извини, Гурни. Я не прав.
— Что-то я не вижу должного раскаяния!
Халлек активировал свой щит, полуприсел с выставленным в левой руке кинжалом и рапирой в правой. Рапиру он держал чуть приподнятой вверх.
— А теперь — защищайся по-настоящему!
Он высоко подпрыгнул вбок, потом вперед, яростно атакуя.
Пауль парировал и отступил. Он услышал, как затрещали, соприкоснувшись, силовые поля, ощутил легкие электрические уколы на своей коже. «Что это нашло на Гурни? — удивился он. — Он всерьез атакует!» Пауль тряхнул левой рукой — из наручных ножен в его ладонь скользнул небольшой кинжал.
— Что, одной рапирой не управиться? — хмыкнул Гурни. — То-то!
«Неужели предательство?! — спросил себя Пауль. — Нет, только не Гурни — он на это не способен!»
Они кружили по залу — выпад и парирование, выпад и контрвыпад. Воздух внутри окружавших их силовых полей стал спертым — воздухообмен на границе поля был слишком замедлен. Однако с каждым новым столкновением щитов и с каждым отраженным полем ударом клинка усиливался запах озона.
Пауль продолжал отступать, но, отступая, он постепенно вел Гурни к тренировочному столу.
«Если я сумею заманить его к столу, я покажу ему один фокус, — подумал Пауль. — Ну, Гурни, еще один шаг…»
Халлек сделал этот шаг.
Пауль отбил удар Гурни книзу, резко повернулся и увидел, что рапира соперника, как и было задумано, задела край стола. Пауль прыгнул вбок, сделал рапирой выпад вверх и одновременно ввел в защитное поле кинжал, целя в шею. Острие замерло в дюйме от яремной вены Халлека.
— Ты этого хотел? — прошептал он.
— Посмотри вниз, мальчик, — проговорил сквозь одышку Халлек.
Пауль опустил глаза и увидел, что кинжал Халлека прошел под углом стола — он почти касался паха Пауля.
— Мы, так сказать, слились бы в смерти, — сказал Халлек. — Но надо признать, ты можешь драться немного лучше, если тебя прижать. Полагаю, мне удалось привести тебя в настроение. — И он осклабился по-волчьи, отчего свекольный шрам на его лице искривился.
— Ты так набросился на меня… — Пауль взглянул Халлеку в глаза. — Ты в самом деле хотел пустить мне кровь?
Халлек убрал кинжал и выпрямился.
— Дерись ты хоть немного хуже того, на что способен, я бы оставил на тебе хар-рошую отметину — шрам, который ты бы долго помнил. Потому что мне бы не хотелось, чтобы моего любимого ученика заколол первый встречный харконненский бродяга.
Пауль отключил щит и оперся на стол, восстанавливая дыхание.
— Я это заслужил, Гурни. Вот только боюсь, отцу бы не очень понравилось, если бы ты меня ранил. А я бы не хотел, чтобы тебя наказывали за мои неудачи.
— Ну, что до этого, — возразил Халлек, — то это была бы и моя неудача. А потом, нечего волноваться из-за одного-двух шрамов, полученных на тренировке. Тебе еще повезло, что у тебя их так мало… А что касается твоего отца — герцог накажет меня только в том случае, если я не сумею сделать из тебя первоклассного бойца. И я бы не сумел, если бы не разъяснил тебе вовремя твои заблуждения относительно «настроения». Ишь чего придумал!
Пауль выпрямился и вернул кинжал в ножны на запястье.
— То, чем мы здесь занимаемся, это совсем не игра, — добавил Халлек.
Пауль кивнул. Он был удивлен необычной для Халлека серьезностью и какой-то особой собранностью. Взглянув на лиловый шрам на лице своего взрослого друга, Пауль вспомнил, что его нанес Зверь Раббан в рабских копях на Джеди Прим. И внезапно ощутил стыд оттого, что хотя бы на мгновение усомнился в Халлеке. И тут же ему пришло в голову, что Халлеку, наверно, было больно тогда, — может, так же больно, как самому Паулю во время испытания, которому подвергла его Преподобная Мать. Но он прогнал эту мысль: она делала мир слишком неуютным…
— Наверно, я и в самом деле настроился на игру, — признал Пауль. — А то в последнее время все слишком серьезны.