"Можно подумать, что они все сговорились, – мрачно размышлял Мегрэ. – Одни смотрят исподлобья, другие, как этот коновал, радушны, но все гоняют меня, как мяч, от одного к другому, и при этом еще хитро перемигиваются". Небо немного прояснилось. На лужах появились солнечные блики, и даже грязь местами начала поблескивать. Мегрэ снова побрел но центральной улице. Он не знал ее названия, но был уверен, что она должна называться улицей Республики. И вдруг ему взбрело на ум зайти в гостиницу "Три мула", что напротив "Золотого льва", где утром его встретили так неприветливо.
Здесь зал был светлее, на стенах, выбеленных известкой, висели олеографии в рамках и портрет президента республики тридцати-или сорокалетней давности. За этим залом находился еще один-пустой и мрачный, разукрашенный бумажными гирляндами с небольшой эстрадой. Должно быть, по воскресеньям тут танцевала молодежь. Четверо мужчин сидели за столом перед бутылкой крепкого вина. При виде комиссара один из них неестественно кашлянул, словно предупреждая остальных: "Вот он…" Мегрэ выбрал столик в противоположном конце зала и тут же почувствовал: с его приходом что-то сразу изменилось. Разговор прекратился. До его появления эти четверо наверняка не сидели так, облокотившись на столик и молча глядя друг на друга. Они разыгрывали какую-то немую сцену: сомкнули плечи и локти, а затем старший из них, рядом с которым лежал кнут возчика, смачно сплюнул на пол. И все расхохотались. Не Мегрэ ли предназначался этот плевок?
– Что вам подать? – подошла к нему молодая женщина, держа на руке замурзанного малыша, отчего одно бедро у нее было выше другого. –
Розового вина.
– Бутылку? – Пожалуй…
Мегрэ сердито попыхивал трубкой. Вот как! Тайная, приглушенная враждебность теперь уступила место открытому вызову!
– Как тебе сказать, сынок, – после длительного молчания сказал возчик, хотя к нему никто не обращался,всякие профессии бывают… Последовал новый взрыв хохота, словно в этих, казалось бы, совсем обыкновенных словах заключался некий особый смысл.
Только один из собутыльников не смеялся. Это был парень лет восемнадцати, с серыми глазами и рябым от оспы лицом. Облокотясь на столик, он смотрел Мегрэ прямо в глаза, будто хотел дать ему почувствовать всю силу своей ненависти и презрения.
– И как это люди не гнушаются такой работой?.. – пробурчал сосед возчика. – Там, где пахнет деньгами, на гордость плюют…
Казалось бы, ничего особенного не было сказано, но Мегрэ понял, что он встретился с группкой оппозиционеров, как принято выражаться на языке политиков. А ведь кто знает, возможно, слухи и родились именно в "Трех мулах". И если люди здесь так неприязненно относятся к нему, то, верно, потому, что, по их мнению, он подкуплен Этьеном Но и прибыл сюда, чтобы заглушить правду…
– Скажите, господа…
Мегрэ встал и подошел к их столику. Он был человеком отнюдь не робкого десятка и то почувствовал, как у него побагровели уши. Его встретило гробовое молчание. Только рябой парень продолжал смотреть ему в глаза, остальные в замешательстве отвернулись.
– Вы здешние и могли бы рассказать мне многое и тем самым помочь правосудию.
До чего они подозрительны, эти люди! Правда, его слова им, кажется, польстили, но они не сдавались, и старик, все еще разглядывая свой плевок, красующийся на полу, проворчал:
– Правосудию? Какому? Тому, что покрывает таких, как Но?
Хозяйка с ребенком на руках встала в дверях кухни. Мегрэ, словно он не слышал слов старика, продолжал:
– Для этого мне прежде всего нужны две вещи. Первое-поговорить с кем-нибудь из друзей Ретайо, с настоящим его другом… Хорошо бы с тем, который провел с ним последний вечер…