Он рассуждал с презрительным видом, сидя в своей роскошной столовой, где даже пейзаж за окнами как бы свидетельствовал о его успехе.
— И я стал подниматься вверх…
Само собой разумеется, блюда за ужином подавались самые изысканные, но комиссар не был охотником до всех этих деликатесов, до замысловатых закусок под соусами, неизменно украшенных кусочками трюфелей и раковыми шейками. Дворецкий беспрестанно наклонялся, наполняя какой-нибудь из стоявших перед Мегрэ бокалов.
Небо с одной стороны окрасилось в холодный зеленый цвет, а с другой стало красным, местами даже лиловым; и только редкие облака выделялись на нем наивной белизной. По Сене проплывали запоздалые лодки, и рыба, выпрыгивая из воды, оставляла на ней медленно расходившиеся круги.
У Малика, по-видимому, был тонкий слух, не менее тонкий, чем у Мегрэ. По крайней мере оба они услышали какой-то звук, но звук едва уловимый. Только вечерняя тишина позволила различить этот еле слышный шорох.
Вначале раздался какой-то скрип. Должно быть, у одного из окон второго этажа, как раз с той стороны, где лишь недавно перед обедом слышались громкие голоса. Потом какой-то приглушенный шум в парке…
Отец и сын переглянулись. Г-жа Малик даже не пошевелилась, методично продолжая подносить вилку ко рту.
Малик вскочил, бросил салфетку на стол и кинулся к двери, легко и бесшумно ступая в своих туфлях на мягкой подошве.
Дворецкий отнесся к происходившему так же спокойно, как и хозяйка дома. Но Жан Клод слегка покраснел; не зная, что сказать, он несколько раз открывал рот и наконец произнес с такой же улыбкой, как у Эрнеста Малика:
— Не правда ли, отец для своего возраста еще очень подвижен?
Другими словами:
«В доме, конечно, что-то происходит, но вас это не касается. Продолжайте есть, а до остального вам нет дела».
— Он регулярно обыгрывает меня в теннис, а я ведь считаюсь неплохим игроком. Это удивительный человек!
И Мегрэ, глядя в тарелку, повторил за ним:
— Удивительный…
Кого-то там, наверху, заперли в комнате. Это было ясно. Как видно, узнику надоело сидеть взаперти, и перед обедом Малик вынужден был подняться наверх, чтобы приструнить его.
Воспользовавшись тем, что вся семья собралась в столовой, этот кто-то решил сбежать. Он выпрыгнул из окна прямо на клумбу с гортензиями.
Именно шум от падения и услышали одновременно и Малик, и комиссар.
Малик выскочил за дверь. Видимо, дело было серьезное, настолько серьезное, что хозяин дома не посчитался с тем, что поведение его может показаться странным.
— Ваш брат тоже играет в теннис? — спросил Мегрэ, подняв голову и глядя в упор на молодого человека.
— Почему вы это спрашиваете? Нет, мой брат не занимается спортом.
— Сколько ему лет?
— Шестнадцать. Недавно он провалился на выпускном экзамене, не сдал на бакалавра. Отец пришел в ярость.
— Поэтому он и запер его в комнате?
— Наверно… Жорж Анри и отец вообще не очень-то ладят.
— Зато вы с отцом, как мне кажется, очень хорошо понимаете друг друга. Не так ли?
— Довольно хорошо.
Мегрэ случайно посмотрел на руку хозяйки дома и с удивлением заметил: она так крепко стиснула нож, что у нее побелели суставы.
Они сидели все трое в ожидании, в то время как дворецкий еще раз переменил им тарелки. Стояла такая тишина, что слышен был даже легчайший трепет листвы на деревьях.
Выпрыгнув в сад, Жорж Анри пустился бежать. В каком направлении? Конечно, не в сторону Сены. Тогда бы они его увидели. За домом, в глубине парка, проходила железнодорожная линия. Направо был сад, окружавший дом Аморелей.
Отец, должно быть, бросился вслед за сыном, и Мегрэ не мог сдержать улыбки при мысли о том, как, вероятно, разъярен Малик, вынужденный вести это бесславное преследование.
Они успели съесть сыр, потом десерт. Пора было встать из-за стола и перейти в гостиную или, пока еще не стемнело, на террасу. Посмотрев на часы, комиссар заметил, что хозяин дома отсутствует уже двенадцать минут.