Здесь просматривается явная тенденция к автономному, островному существованию. Остров становится аптекой. (Хотя напомню, что еще один такой топос — Аптекарский переулок находится неподалеку от Зимнего и Мраморного дворцов, когда-то там находилась Казарменная аптека.) Аптека реализует идеологемы островного, отделенного мышления. Поэтому типичное расположение литературной аптеки — на углу (В. Хазан) (например, у Б. Ямпольского в повести «Арбат, режимная улица»). Аптека со своей медиаторской функцией маркирует поворот: то, что за углом таинственно, — за угол завернул и оказался в неизвестном месте. Аптека делает поворот экзистенциальным. С этой же топикой связана другая характерная черта аптечной географии — непосредственная близость воды и, как следствие, зеркальных отражений (в «Парижской поэме» Набокова или в «Конце цитаты» М. Безродного).
В 1912 году в Петербурге прошла гигиеническая выставка, один из павильонов которой был отведен для демонстрации аптечного искусства. Соревнование, в которое были вовлечены владельцы и служащие аптек, инспирировало необычный и продуктивный для своего времени перформанс. Владельцы аптек сообразно с задачами выставки пытались представить свои учреждения с самой эффектной стороны, демонстрируя наилучшее оборудование, средства и пр. Союз же служащих, преследуя разоблачительные цели, представил исключительно оригинальные «антиэкспонаты»: фальсифицированные медикаменты, грязные полотенца и ступки, взятые из частных аптек, и многое другое. На несколько лет раньше знаменитой нью-йоркской выставки ready-made’ов Дюшана аптекари и провизоры ввели аптечный дискурс в парадигму сюрреализма, типичную для 1910–1920-х годов. Представляя на профессиональной, напомню, гигиенической выставке грязные ступки и поддельные лекарства, «авторы» перформативным жестом, утверждающим новую эстетическую ценность, вывели эти объекты из деловой сферы.
3
Замок
Связь аптеки с разного рода сохранно-похоронными топосами не ограничивается кладом и кладбищем, но включает храм, храмину, хоромы. На этой оси аптека являет собой своего рода точку отсчета, относительно которой на положительной и отрицательной сторонах этой оси располагаются другие представители этого семантического архитектурного ряда.
К специфическим литературным чертам аптечного топоса можно отнести запах, чистоту, ящички, скляночки, ряды полок или шкафы с банками. Этот мотив не стоит недооценивать: аптека выступает своего рода каталогом природы и человеческих вариаций на ее темы. Аптекарь оказывается в роли хозяина всего мира, что и обнаруживается в специфическом отношения к нему и его аптечному царству. Аптекарь — это еще и хранитель, страж. Это ярко описано в «Сыне аптекаря» Кисиной, где аптекарь является коллекционером своих страшных «препаратов». Интересно и точно сопряжены темы музея и аптеки в стихотворении В. Ходасевича с примечательным названием «Хранилище». Любопытный коррелят человека и аптеки дает поэтическая дилогия Г. Сапгира «Славянский шкаф», где человек-шкаф в многомерности своей «шкафности» вбирает в свое нутро и аптеку. Музой Сапгира, по-видимому, могла быть «Венера с выдвижными ящиками» С. Дали. Аптека не случайно оказывается ближайшей родственницей Кунсткамеры. Разница между ними состоит лишь в том, что Кунсткамера — это музей, застывшая пространственно-временная структура, а аптека — музей, с одной стороны, действующий, в котором можно что-то купить, а с другой — сохраняющий стереотипы «музейного поведения» с его своеобразным террором (Б. Гройс).
Эта культурологема обнаружила себя и в истории русского аптечного дела (300-летие которого, между прочим, отмечалось в 1881 году, а про 400-летие самые здоровые люди планеты, конечно, забыли). Изначально аптеки почитались магазинами странных, заморских, экзотических товаров: «В первые годы на аптеку смотрели как на складочное место, в котором можно найти все редкостное и иностранное, все, чего нет в обыкновенной торговле…» (Я. А. Чистович) — аптека выступала как «склад-клад». В аптеку обращались за тем, что нигде больше нельзя было достать, например за скипидаром для окраски днища корабля или сулемой для фейерверков. В польско-украинских аптеках традиционно продавались сладости (Н. Ф. Бенюх). Особость аптеки и аптечного локуса высвечивается и в таких деталях, как разрешение помещать на вывеске государственный герб, обычные магазины этим правом не обладали.