Мама Кью прищелкивает пальцами в такт музыке. Играет облегченный, «детский» вариант композиции в стиле гетто-хаус. Это, можно сказать, классика. По легенде, ее в свое время запретили на радио. Мама Кью всегда выглядит так, будто она чем‐то приятно удивлена, даже когда ее лицо расслаблено. Папа Кью встает, чтобы принести воды, и по пути на кухню и обратно пританцовывает. В доме моего друга всегда играет музыка, и папа часто танцует. И его мама с папой даже иногда целуются. В сравнении с этим обычный ужин у меня дома больше похож на чертовы поминки.
В комнату входит изящная, как лесная лань, сестра Кью, Эвон. На ее голове розово-золотые наушники. Она оглядывается в некоторой растерянности: «Ужин? Ну ничего себе». В семье Ли перед ужином принято молиться. Но они произносят молитву быстро и не закрывают при этом глаза. Они даже музыку тише не делают. По воскресеньям они ходят в церковь, но только в те дни, когда по телику нет интересного футбольного матча. Кью говорит, что они фанаты Христовы, но только не во время футбольного сезона.
– Господь милостивый на небесах, благослови эту еду, и благослови эту семью, и благослови Фрэнка за то, что он благословил этот дом и этот стол своим благословенным присутствием, – скороговоркой бормочет папа Кью, будто ругается у раковины, полной грязной посуды.
– Аминь, – говорит Кью.
– Аминь, – повторяют его родители.
Эвон слишком крута для того, чтобы сказать «аминь», поэтому она молчит.
– Аминь, – говорю я.
Я американец корейского происхождения, следовательно, чисто технически являюсь пресвитерианцем. Правда, что это значит и кто такие пресвитерианцы, я понятия не имею.
Начинается следующая песня, это тоже детский вариант, без мата. Мило, что родители моего друга все еще ставят нам такую музыку, даже несмотря на то, что мы уже фактически взрослые.
– Кью сказал, у тебя появилась девушка, – говорит мне мама Кью.
– Боже святый, всемогущий, воспаривший на небесах!.. – говорю я Кью.
– Ты разве будешь это отрицать? – спрашивает он.
– Нет, не буду, – вздыхаю я.
– Ну так чего тогда это скрывать?
– Очень за тебя рад, – говорит папа Кью, он жует пугающе быстро. Его очки сползают на кончик носа, он поправляет их, снова начинает жевать, и очки снова сползают. – Ну и как она? Огонь?
Мы с Кью давимся от смеха. Из носа Кью от смеха выползает макаронина.
– Ну вы меня рассмешили, мистер Ли, – говорю я.
– Да ладно тебе, Фрэнк, – отвечает он, – зови меня Дэвидом.
– Хорошо, мистер Дэвид.
– Слушай, пап, – говорит Кью, – мне надо, чтобы ты написал учителям насчет следующей недели.
На следующей неделе у Кью гиковская поездка на север, в Стэнфорд, который называют Гарвардом западного побережья. В Стэнфордском университете дядя-гик Кью пишет диссертацию. Кью хочет поступить в Стэнфорд, чтобы стрелять в мозг обезьян лазером и наблюдать за тем, как они будут на это реагировать. Это называется оптогенетикой.
– Готов поспорить, ты с ума сходишь перед поездкой? – спрашивает папа Кью.
– Да вообще с катушек съехал, – отвечает Кью.
– Поездка будет кайф?
– Однозначно кайф.
Я хмыкаю в свои макароны.
– Все, – говорит мама Кью, – теперь вы и меня рассмешили.
Папа Кью сидит, жует и делает вид, что ничего такого не было. Он преуспел в изучении молодежного сленга и очень этим гордится.
– Твоим родителям нравится эта Брит? – спрашивает он меня.
– Дорогой… – начинает мама Кью.
– Мы еще пока не выбрали день свадьбы, – отвечаю я.
Все смеются. Все, кроме Эвон, которая все еще блуждает в своем музыкальном мире. Мама Кью машет рукой у нее перед лицом.
Эвон снимает наушники и начинает есть. Кью к этому времени уже заканчивает.
– Йе-е-е-е‐с‐с‐с, – говорит он, – я выиграл!
– Что ты выиграл? – интересуется Эвон.
– Да я тоже не знал, что у нас тут соревнование, – говорю я и бросаю быстрый взгляд на Эвон.
– Кью просто ребенок, – говорит она.
– Мы с тобой ровесники! – напоминает Кью.
– Тело подростка, ум младенца, – отвечает Эвон.
– Впрочем, технически, – продолжает Кью, – я старше, потому что вылез из вагины на три секунды раньше тебя.
– Боже, умоляю, сжалься надо мной! – говорит их мама.
– Пошли, – зовет меня Кью, – я покажу тебе мою игру.
– О’кей, – отвечаю я.
Мы вскакиваем со стульев и собираемся убежать, но нас останавливает громкое «Гхм!». Это папа Кью. Он показывает глазами на наши грязные тарелки.
– Фрэнк, прошло десять лет, а мне все еще надо тебе напоминать?
– Ого! Чего, действительно десять? – спрашиваю я.
– Точно говорю тебе, десять, – отвечает папа Кью. Он смотрит на нас и, кажется, видит маленьких мальчишек, которые бросали велики на лужайке перед домом.