Она спрашивает меня, какой именно вид рака, когда диагностировали и все такое. Я рассказываю. Она говорит, что теперь понимает, почему мой папа вчера вечером психанул. Любой человек сломается от такого стресса. Она сразу все понимает, потому что она – Джо.
– Я должна рассказать об этом маме с папой, – говорит она.
– Нет, не надо, – отвечаю я.
– Но тогда они поймут, почему твой папа психанул.
– Мама не хочет об этом никому рассказывать. Она говорит, что у всех будет стресс.
– Но… если бы у меня был рак, я бы первым делом рассказала об этом родным и близким.
– Она не хочет грузить людей плохими новостями, – отвечаю я. – Она говорит, что расскажет все, когда папе станет лучше.
Джо хмурится.
– Но, юбс…
– Я знаю.
– …твоему папе не станет лучше.
– Я знаю. – Расплакавшись, я утыкаюсь лицом ей в шею.
– Ш-ш-ш-ш-ш, – успокаивает меня Джо, потому что в этой ситуации больше нечего сказать. Джо прижимает к себе мою голову и начинает раскачиваться. Мне даже кажется, что я засыпаю. А Джо все повторяет «ш-ш-ш» и «ш-ш-ш», и я не хочу, чтобы она останавливалась и замолкала.
Джо вдруг глубоко вздыхает, будто что‐то поняла.
– Наверное, нам надо на время залечь на дно.
Она права. Папе не очень понравится, если он вернется домой и застанет у нас дочь одного из своих бывших лучших друзей. Папа, конечно, не станет кричать, не вышвырнет Джо за дверь и не обвинит меня в предательстве. Ничего такого не будет.
Папа просто расстроится. А рак любит грусть. Очень подлое заболевание.
– Да, пожалуй, – отвечаю я.
– А мы только начали по‐настоящему встречаться… – замечает Джо.
– Ирония судьбы, – говорю я.
– Опять начнем вести календарь?
– Не, не стоит, – отвечаю я. – Мы уже профессионалы.
Она усмехается, но потом ее лицо снова становится грустным. Грустная шутка. Очень грустная.
– Будем действовать по обстановке, – говорю я. – У нас еще осталось время до конца учебного года.
– До конца учебного года, – повторяет Джо.
Голос в моей голове шепчет: «Было бы здорово все это забыть». Я не понял эту фразу, но все же не решаюсь повторить ее вслух. По крайней мере сейчас, когда мы с Джо лежим в теплом солнечном луче. «Было бы здорово все это забыть» звучит так, будто Джо – часть проблемы. «Было бы здорово все это забыть» звучит так, будто я хочу расстаться с ней, но это неправда. «Но это сделает жизнь проще, разве нет, а?» – шепчет мне этот внутренний голос. «Конечно, – отвечаю я. – А еще проще было бы жить в полном одиночестве в бункере в пустыне».
Да, Джо – часть проблемы, но и я часть проблемы, и мама с папой тоже… Все мы часть проблемы, хотим мы того или нет. Все мы часть проблемы, и все мы часть решения, и это больше всего бесит. Наверное, на самом деле я хотел сказать: «Вот бы жизнь была проще». Но я, кажется, в последнее время слишком часто это повторяю. И с каждым разом произносить это все больнее.
Лето начнется и закончится. Папа, скорее всего, умрет. По-корейски «умереть» значит doragada, что буквально означает «вернуться». Боже, но куда?
Джо уходит. Буквально через десять минут приходит мама, но ничего не замечает. Мы с Джо научились скрывать отношения. Ирония судьбы.
Обычно после возвращения домой мама много суетится: «Ты есть чего‐нибудь», «Ты ехать в гости к Кью», «Ты готовиться тест» и так далее. Но на этот раз она просто садится за пустой обеденный стол, за которым мы никогда не едим, и слушает звуки проносящихся по шоссе машин – ш-ш-ш, ш-ш-ш.
– В Магазин сегодня очень жарко, – говорит мама.
– А папа разве не включал кондиционер?
– Нет! – воскликнула мама. – Он экономить!
Мне хочется спросить: «А чего он ждет? Ради чего экономит?» – но это желание быстро проходит.
– Айгу, сегодня очень устать, – говорит мама.
Она уходит в гостиную и устраивается там на диване.
Она делает глубокий вдох, задерживает дыхание, а потом с шумом выдыхает и закрывает глаза рукой.
– Мамочка очень устать, – повторяет она.
Я вижу, что она начинает засыпать.
– Как жарко, – жалуется мама, хотя в комнате совсем не жарко. – Фрэнки-младший, ты открыть окно, а?
Я открываю окно и впускаю легкий ветерок.
– Так лучше? – спрашиваю я.
Но мама не отвечает. Она лежит без движения.
Белые занавески беззвучно колышутся у открытого окна. Они то надуваются, то сдуваются от дыхания теплого, нагретого солнцем ветра.
Глава 29
Толстые и тонкие
Эра средней школы близится к концу, этому предшествует предапокалиптическая оргия буйного непослушания. Все забивают на школу и уезжают обедать в город. Звенит звонок на урок, но все продолжают валяться на траве и все такое. Объявляют, что будет обязательное для всех собрание, где школьный совет самоуправления отчитается о своей работе, но практически никто не приходит. Отсутствует даже президент этого самого школьного совета. Спустя пять минут после начала презентации откуда‐то из зала на сцену кидают несколько кукурузных лепешек, после чего заместитель директора школы беспомощно разводит руками и уходит со сцены.