Каждый раз, попадая сюда, Эно стоило больших усилий, чтобы не отвлекаться на всю эту ярмарочную пестроту и двигаться к цели. Цель нужно было представить себе подробно и отчетливо, и тогда она давала о себе знать совсем рядом, буквально за следующей выгородкой. Эно приготовился визуализировать дверь коммуналки Ильи и, как оказалось, Вектора, но сделать это не успел.
По коридору прямо на него шел совершенно голый мужчина с всклокоченными мокрыми волосами и глазами, вылезающими из орбит. Человек тупо озирался, не понимая, что происходит. «Передоз», – решил Эно и, не оставляя себе времени на бесполезные сожаления, бросился к нему. Схватив человека за влажную руку, Эно, пытаясь поймать его взгляд, громко заговорил:
– Что помнишь? Эй! Отвечай!
Человек посмотрел вытаращенными остановившимися глазами сквозь Эно. Тот тряхнул его за руки:
– Смотри на меня! Эй! На меня смотри. Говори, что помнишь. Говори, не молчи!
Человек зацепил глазами лицо Эно и забормотал:
– Давай, Славик, давай… Щас попрет. Этот там… Уй, ё-о-о…
Наш. Ясно…
Эно снова тряхнул человека за руки и повторил:
– Давай-давай, говори. Говори дальше. Ну!
– Татарин был… Я ему говорю… А он…
– Где был? Где? Говори!
– На Ленина, где еще… У аквариума. Костик еще… Там…
– Ленина – где? Город, город, твою мать… Назови город! Быстро!
Эно уже тряс его за плечи.
– Город… Темно… б…дь, как темно… – пробормотал человек и стал валиться назад, закатив глаза.
– Нельзя-нельзя-нельзя!.. – Эно успел его подхватить, не дав упасть на страшный черный пол, с которого никому не суждено было подняться. – Чтоб тебя…
И он потащил человека по коридору, прислушиваясь. Детский хор тянул:
– …надо в дорогу, в дорогу, в дорогу нам то-ро-питься! Надо узнать, надо узнать, что я за птица…
Эно рывком подтащил человека к выгородке с другой стороны коридора.
– … honey, to my deep regret, I have to go. I’m so sorry. Please, don’t cry…
Дальше…
– Тохта! Атыша! Ёл бегильген! Назад ходи, эй! Моя стрелять…
Еще…
– …я хотел бы присоединиться к мнению предыдущего оратора. Так действительно нельзя, товарищи. Кроме того, я считаю своим долгом…
Эно кивнул и подтащил к тонкой стене свою ношу, с натугой выдыхая:
– Правильно, товарищ… Так нельзя…
Он надавил плечом на край одного из щитов. Тот отошел, открывая какой-то зал с затылками сидящих людей. Эно, напрягаясь изо всех сил, сунул человека головой в щель, подхватил за голые ноги, уже норовящие увязнуть в черном полу и, рыча от напряжения, перебросил их вслед за всем телом в огромную уже дыру. Дослав застрявшую ступню в зал, он отпрянул назад и рама, изображающая часть обитой деревом стены, встала на прежнее место.
– …как говориться, каленым железом… Товарищ! Что вы себе позволяете? Эй!
Не давая себе отдышаться, Эно двинулся по коридору, сосредотачиваясь. Времени совсем уже не было, и это могло кончиться плохо.
Как там она выглядела, эта дверь…
Утром Арбузов не смог встать с постели. «Наконец-то», – подумал он, глядя в потолок с древними следами брызг от шампанского. Проверив свои ощущения, он удивился, как вообще смог проснуться. Оставалось недолго.
Значит, опять все с начала. И уж конечно, не в первый раз. Может быть, следующая попытка окажется удачной. Однако сейчас ему было не до этого – он устал жить с этим и хотел забыться. Именно это сейчас и предстояло ему, но он не испытывал страха. Он хотел пустоты, свободы от всего, но уготована ему была лишь опустошенность.
Это восхождение ему не удалось. Хотя начал он неплохо. И вначале этого восхождения к нему пришел страх. Но Арбузову удалось его преодолеть. А потом пришло понимание того, что ему предстояло. И это Понимание его остановило. Потому что дальше нужно было идти против всех, а значит – одному. И он отступил. И проиграл. Дальше ждали другие препятствия, но теперь уже это не имело значения. Он не пожелал остаться один. Но тут его ждала страшная ловушка – именно один он и остался. И в этом он мог винить только себя. И еще он понял одну вещь: оказывается, он не до конца победил свой страх и теперь он настиг его – уже поверженного – и добил окончательно.
…Потолок начал отдаляться. Время пришло.
Арбузов перестал чувствовать свое тело окончательно и стал тонуть, будто он лежал на люке, который стал втягиваться в пол. По сути, так оно и было (и как вообще это могло происходить по-другому в этом огромном бараке – бетонном изнутри и фанерном снаружи?). Стало темно. Это была не просто темнота, то есть отсутствие света, а истинный черный цвет – глубокий и всеобъемлющий. Чернота на секунду дрогнула, мимо, снизу вверх, как в лифте проплыли какие-то разноцветные бледные стены и снова чернила поглотили его.