«Я умер? Я же помню свой девяносто третий… Но я жив…но я помню…и я помню другое, другие жизни, других людей…Пресвятая Мария, что со мной? Но как…кто? Почему? Что? Я же не сумел тогда сбежать…» — последняя мысль-воспоминание о смертельной вспышке боли соединилась с десятком таких же из других жизней и вызвала всплеск эмоций. Накатила дикая ярость, настолько сильная, будто где-то внутри лопнула струна. Глаза залило красным, а бешенство вырвалось наружу диким криком.
Взять себя в руки удалось не сразу — к этому моменту стоявший рядом с креслом изящный столик на тонкой ножке был десятком ударов разбит о мраморный пол террасы, а само кресло потеряло подлокотники. В реальность Пабло вернули испуганный всхлип и звон разбитого бокала — в дверях замерла супруга, выронившая газету и прижавшая руки ко рту. В её глазах плескался страх…таким своего мужа она еще не видела. Она, конечно, знала, что он максимально далек от святости, но никогда не сталкивалась с этой его стороной так близко.
— Прости, родная. Прости, — и снова слова вырвались из горла сами собой. — Я не хотел тебя напугать.
— У тебя кровь, — несчастный столик, измочаленный до щепок, отомстил, прочертив одной из них длинную царапину на щеке.
— Мелочь, — Пабло несмело улыбнулся.
— Я принесу воды… — договорить Мария не успела — в комнату вломился Мигель, держащий в руке пистолет.
Громила не особо церемонился, вламываясь в апартаменты своего босса. Слишком уж жутко тот кричал. Но вломившись замер, понимая, что, возможно, ошибся и ничего страшного не происходит.
— Все в порядке, — усмехнувшись, Пабло махнул рукой, отвечая на незаданный вопрос телохранителя. — Просто я кое-что осознал.
Несколько газетных страниц, унесенных порывом ветра куда-то в сторону улиц Медельина, второго по значимости колумбийского города, взлетали все выше, оставляя внизу малоэтажный комплекс из красного кирпича, на террасе третьего этажа которого стоял человек невысокого и даже маленького роста, внешне не казавшийся кем-то особенным.
Но это был один из самых опасных людей мира, собравшийся на тропу войны и непонятным даже ему образом узнавший то, чего он узнать был не должен никак. Будущее всегда было скрыто от людей туманом, и вот теперь, мистическим образом для конкретного человека этот туман слегка развеялся. Его враги — даже те, кто еще не считали себя таковыми и даже не знали о его существовании — должны были пожалеть о сделанных — и не сделанных — в будущем решениях и выбранных путях. Его ошибки будут учтены, полученные знания применены, а новые навыки использованы.
Мигель — высокий, широкоплечий мужчина, убивавший уже не один раз, человек, которому было не отказать в сумасшедшей порой храбрости, шумно сглотнул. Ему было страшно, потому что глаза главы будущего Медельинского картеля не предвещали миру ничего хорошего. И кто бы не вызвал у него такую ненависть, пожалеет. Очень пожалеет.
В понедельник 20 ноября 1978 года история разветвилась, проращивая новую, альтернативную ветку.
Это история обновленного Пабло Эмилио Эскобара Гавириа, изменившего мир. История одной из самых противоречивых личностей двадцатого столетия. История святого. История чудовища.
Глава 2
Почти неделю Пабло приходил в себя. Вспышки головной боли уменьшались в количестве и интенсивности, оставляя после себя все больше и больше картинок из будущего и прошлого. Порой накатывала тоска, иногда — возбуждение. Первые дни не уходил страх, что он сходит с ума, что это шизофрения или нечто вроде этого. Но каждое утро приносило все более и более крепнувшую уверенность, что это нечто иное. Что это — Божественное провидение. Что он избран, чтобы сделать нечто большее, чем тогда.
Пабло не мог не возблагодарить Создателя, что воспоминания приходили все же разрозненно, не единым куском. Иначе он, пожалуй, потерял бы себя. А так, стальная воля помогала ему справляться. День за днем. Он оставался собой, Пабло Эскобаром из Медельина. Просто меняясь. Становясь немножечко другим. Больше всего вспоминалось из жизни серба, прожившего долгую жизнь и прошедшего две войны. Чуть меньше — из жизни русского, прошедшего через одну войну, но какую. Это не могло его не изменить. Слишком много всего…
Пытаясь пройти сквозь это, Пабло начал планировать. Ярость порой приходила по понятным причинам — воспоминания о предательствах из той жизни, воспоминания других людей о несправедливости и боли в их жизнях — но теперь это превращалось в холодную ненависть. И в мечту все изменить.
И в какой-то момент, молясь в небольшой церкви на окраине города, Пабло понял, что пришел в себя окончательно. Он — всё ещё он. Пусть и другой. И, начиная со следующего утра, развил просто бешеную активность. Пока, правда, сводившуюся в основном к организации встреч, куче звонков и заполнению блокнота мелким почерком.