Вильгельм медленно ехал вдоль парка Виктории, а за окном хлестал дождь, и потоки его шумели в ветвях распускающихся деревьев. Это был район, как две капли воды похожий на другие, с привычными, тянущимися вдоль улиц рядами домов, маленькими магазинчиками и узкими тротуарами, по которым спешили по своим делам пешеходы под раскрытыми зонтами.
Майкл снова опустил перегородку.
— Нас ждут?
— Нет, сэр. Герр фон Франкевитц вчера в полночь был у себя, так что сейчас мы узнаем, дома ли он.
Вильгельм сбавил скорость. «Ждет знака», — подумал Майкл. Посмотрев в окно, он увидел, как в витрине цветочного магазина женщина обрезает розы, и еще какой-то мужчина стоит в дверях, пытаясь раскрыть никак не поддающийся зонт. Цветочница собрала розы, поставила их в большую стеклянную вазу и оставила ее в витрине, а мужчина наконец раскрыл свой зонт и ушел.
— Герр Франкевитц у себя, сэр, — сказал Вильгельм. — Он живет в этом доме. — Шофер указал на постройку из серого кирпича по правую сторону улицы. — Квартира пять на втором этаже. — «Мерседес» остановился. — Я объеду квартал. Удачи, сэр.
Майкл вышел из машины и, чтобы хоть как-то уберечься от дождя, поднял воротник пальто. Мышонок тоже хотел было вылезти из машины, но Вильгельм схватил его за руку.
— Барон пойдет один, — многозначительно сказал он.
Мышонок принялся было вырываться, но Майкл, наклонившись к окну, строго приказал ему:
— Оставайся в машине. Так надо.
Ступив на тротуар, он направился к дому, указанному Вильгельмом. «Мерседес» тронулся с места.
Стоило Майклу переступить порог, как в ноздри ему ударил резкий, застоявшийся запах холодной, могильной сырости. На стенах лестницы были начертаны нацистские лозунги и воззвания. Майкл заметил, как что-то прошмыгнуло в темноте возле самых его ног. Наверное, кошка или большая крыса. Поднявшись по лестнице на второй этаж, он разыскал дверь с потускневшей табличкой «5».
Он постучал. Откуда-то из глубины коридора доносился плач грудного ребенка. Слышались перебивающие друг друга голоса — мужской и женский, они ссорились. Он снова постучал, вспомнив о небольшом пистолете в специальном кармане жилета: тоже подарок хозяев, в доме которых он провел сегодняшнюю ночь. Никто не отозвался. И тогда он снова занес кулак, чтобы постучать в третий раз, начиная подумывать: а не было ли чисто случайным совпадением то, что Вильгельм принял за условный сигнал?
— Уходите, — послышался голос из-за двери. — У меня нет денег.
Человек за дверью говорил устало, с придыханием. По всей видимости, он страдал одышкой.
— Герр фон Франкевитц? — спросил Майкл. — Мне нужно поговорить с вами.
В ответ — молчание. А затем:
— Я не могу говорить с вами. Уходите.
— Это очень важно.
— Я уже сказал вам, что у меня нет денег. Пожалуйста… Оставьте меня в покое. Я больной человек.
Майкл услышал, как шаркающие шаги начали удаляться от двери. И тогда он сказал:
— Я друг вашего знакомого из Парижа. Большого поклонника оперы.
Шарканье за дверью прекратилось.
Майкл ждал.
— Я не знаю, о ком вы говорите, — выдохнул Франкевитц, снова подходя к двери.
— Он сказал мне, что вы недавно были заняты выполнением одного интересного заказа. Работа по металлу. Мне бы хотелось обсудить с вами кое-какие подробности, если это возможно.
И снова тишина. Одно из двух: или фон Франкевитц был чрезвычайно осторожным человеком, или же его просто запугали. Затем Майкл услышал, как щелкают отпираемые замки. Звякнула цепочка, и дверь слегка приоткрылась — всего на пять сантиметров, не больше. Сквозь щель виднелось бледное лицо; человек за дверью был похож на кладбищенского призрака, выглядывающего из-за двери своей гробницы.
— Кто вы? — прошептал Франкевитц.
— Я приехал издалека только ради того, чтобы повидаться с вами, — ответил Майкл. — Может быть, вы позволите мне войти?
Франкевитц заколебался, и его бледное, словно обескровленное лицо, казалось, висело в царившей за дверью темноте как полумесяц. Майклу был виден один серый глаз и прядь засаленных русых волос, ниспадающая на высокий белый лоб. Серый глаз моргнул. Франкевитц открыл дверь и отступил на шаг, давая Майклу войти.
Квартирка была темной и тесной, с узкими окошками, на стеклах которых осела копоть берлинских заводов и фабрик. На дощатом полу лежал вытертый ковер с черно-золотистым восточным орнаментом. Тяжелая мебель была украшена вычурными резными завитушками; вещи такого рода обычно годами пылятся в музейных подвалах. Кругом были разбросаны подушки, а на валиках дивана цвета морской волны были приколоты кружевные салфеточки. В нос Майклу ударил тяжелый запах: здесь пахло дымом дешевых сигарет, цветочным одеколоном, масляными красками и скипидаром и был здесь еще один горький запах, который нельзя было спутать ни с чем, — запах болезни. В углу комнаты, у окна, стоял стул, а перед ним мольберт, на который был натянут холст с недоконченным пейзажем: кроваво-красное небо над городом, дома в котором построены из человеческих костей.