Как-то, проснувшись в лихорадке, он услышал вдали хор волчьих голосов. Сначала его охватил ужас. Он готов был, вопреки всему, мчаться отсюда через лес к тому месту, где лежали мертвые родители, где он, может быть, найдет ружье и вышибет себе мозги, но паника прошла, как тень от далекого облака, и он сидел и слушал то, что уже казалось ему дальней музыкой — то взмывающей вверх, в небо, то кружащейся, как летние вьюнки.
Ему даже показалось, что он начинает понимать отдельные ноты этой музыки — будто вдруг научился китайскому языку.
Музыка говорила об удовольствии и жажде чего-то нового, как будто кто-то стоит на лугу среди желтых цветов и над ним — бескрайнее голубое небо, а в руках — оборванная нить улетевшего змея. Это был язык знания того, что жизнь пусть и жестока, но хороша. Вой вызывал у Миши слезы на глазах; он почувствовал себя маленьким, как пылинка, несомая ветром над скалами и пропастями.
Как-то раз, проснувшись, он увидел морду волка в нескольких сантиметрах от своего лица. Волк внимательно рассматривал его холодными голубыми глазами, из пасти его пахло свежей кровью. Этот запах смешивался с запахом дождевой сырости от шерсти волка. Мальчик лежал не двигаясь; светлый волк обнюхал его грудь и шею и затем выбросил из пасти горсть лесных ягод. Потом волк отошел, присел на задние лапы у кромки огня и смотрел, как Миша ест ягоды и лакает воду из каменной чаши.
В теле мальчика нарастала тяжелая тупая боль. Было трудно двигаться, даже дышать. А боль все нарастала и нарастала — час за часом, день за днем. Но с ним носились как с ребенком.
Он задрожал от холода, эта дрожь пронеслась по всему его телу; он застонал и заплакал. Сквозь туман пробуждения он услышал голоса. Первый голос — Франко:
— Я же говорил тебе, что он слишком мал. Маленькие не выживают. Рената, неужели тебе так был нужен ребенок?
Второй, разгневанный, — Ренаты:
— Мне не нужны мнения дурака. Держи их при себе и не лезь к нам.
Затем голос Виктора, неторопливый и четкий:
— У него плохой цвет кала. Как ты думаешь, нет ли у него глистов? Попробуй дать ему мяса. Посмотрим, станет ли он его есть.
Кусок кровавого мяса был прижат к губам Миши.
— Не ешь, я приказываю тебе не есть.
Чувство дерзкого вызова раздвинуло его челюсти. Боль снова пронизала его тело; слезы покатились по щекам, но он сжал кусок мяса зубами так, чтобы никто не смог его вырвать. В голосе Никиты прозвучало восхищение:
— Да он сильнее, чем кажется. Смотри, как бы он не откусил тебе пальцы.
Михаил ел все, что ему давали. Он полюбил вкус крови и мясного сока. И стал разбирать, чье мясо он ест: зайца, оленя, кабана, белки или крысы. И даже было ли это мясо только что убитого зверя или умершего час назад. Он перестал шарахаться от мяса, пропитанного кровью, он просто ел, потому что был голоден и ничего другого не было. Иногда приходилось довольствоваться одними ягодами или даже травой, и все съедалось без остатка.
Зрение его затуманилось, очертания всех предметов размывались. Глаза болели, даже слабый свет костра был для них мукой. Затем — и он не мог вспомнить когда — он ослеп, его окружила тьма.
Боль не оставляла его; она стала еще нестерпимее, мышцы напряглись и трещали, как доски готового развалиться дома. Ему было трудно даже раздвинуть челюсти, и скоро он почувствовал, как кто-то запихивает ему в рот разжеванную пищу. Холодная рука прижалась к его лбу; однако даже это слабое давление заставило его вздрогнуть.
— Я хочу, чтобы ты жил, — услышал он шепот Ренаты. — Я хочу, чтобы ты одолел смерть, слышишь? Если ты переживешь это, малыш, ты познаешь чудо.
— Ну как он? — спросил Франко с явной нотой сочувствия. — Он сильно похудел.
— Но пока еще не скелет, — резко ответила Рената, потом голос ее смягчился. — Он будет жить. Я знаю, что он будет жить. Он борец, Франко. Смотри, как он скрипит зубами. Да. Он будет жить.
— До этого еще далеко, — сказал Франко. — Самое худшее впереди.
— Я-то знаю. — Она помолчала. Михаил ощутил, как ее пальцы нежно прошлись по его слипшимся от пота волосам. — Сколько же их было — таких, что не жили так долго, как он? Десятки и десятки. Ты только посмотри на него, Франко!