Браки жителям Деревни доселе были неведомы, как и недоверие, и любовь, и смерть.
— Очередное новшество? — спросила Дама.
— Институт брака — дело благородное, — ответила Хельке. — Поскольку я влюблена в Гарри, необходимо создать семью.
— Интересно, что будет дальше, — вздохнула Дама.
— Даже вообразить не могу, — сказала Хельке.
— Зато я могу. И содрогаюсь, когда это делаю. Сколько себя помню, я в меру своих способностей оберегала Деревню. Но даже мне не по силам предотвратить приход новизны — до сих пор удавалось лишь отсрочить его. У нас ещё не было свадеб, но они не запрещены, и я знаю, как надо их справлять.
Так что Гарри с Хельке поженились и отпраздновали это событие на славу.
И снова жизнь в Деревне потекла по-прежнему. Ну, не совсем по-прежнему. Кое-что изменилось до неузнаваемости. Например, вышивальщица и лесоруб теперь много времени проводили вдвоём, и не только днём, но и ночью. Их не смущало, что подумают люди. Да и кому было думать, кроме Гарри? Остальные жители Деревни не успели так сильно эволюционировать по части подозрительности.
Но в других отношениях жизнь основательно усложнилась. Вскоре к Даме явилась делегация, и возглавлявший её селянин заявил:
— Мы хотим открыть торговлю с внешним миром.
— Но зачем это вам? — удивилась Дама.
— Чтобы служить новому принципу.
— О каком принципе речь?
— О стремлении получать выгоду, Дама.
— Гм… И когда же это стремление успело здесь появиться?
— Оно пришло вместе с Гарри и дало о себе знать вскоре после смерти, любви и женитьбы. Нам оно весьма по нраву, поскольку подразумевает владение многими вещами.
— Конечно, я бы вам не советовала, — вздохнула Дама, — но если настаиваете…
— Настаиваем, при всём уважении к вам.
— Я подумаю, — пообещала Дама.
И Гарри понял, что вскоре она уступит. И будет всё больше и больше новшеств. Он принял участие, пусть и самое пассивное, в затее Хельке, а значит, на нём лежит вина за перемены, как и на его жене. Выигран миг безопасности, но из жизни ушло очарование, которое делало её, эту жизнь, стоящей.
В Деревне появились и другие чужеземцы. С позволения Дамы староста организовал короткие экскурсии для избранных гостей с Земли, как правило, для богачей.
Очень скоро Гарри понял, что деревенские непременно наладят самые тесные связи с внешним миром. Вот уже построен горнолыжный подъёмник, открылись лавки с сувенирными гномами и фарфоровыми статуэтками, очень похожими на Финна — его теперь чествовали как основателя Деревни.
«До чего же быстро тут всё изменилось», — размышлял Гарри, сидя в тесной горнице, крутя в руках брошь Анны и слушая, как наверху, в спальне, хихикают Хельке и Ханс.
Но при всём при том он жив. Разве не это главное, разве не спасения ради он забрался сюда? Всё остальное — пустяки по сравнению с этим…
Или не пустяки?
Гарри хмурился. Ему казалось, упущено нечто важное — вот мелькнуло перед глазами и пропало без следа. А он даже и не понял, что это было.
Он раздражённо потряс головой. В городе появились чужие. Неизвестно, что это за люди, какие мотивы ими движут. Тут уже небезопасно. Пора искать новое убежище.
Вот только где?
Доктор, способный помочь
The Sympathetic Doctor — BIGNews 2003/7; перевод: Дмитрий Могилевцев
Я шагаю по нью-йоркской улице. И вдруг, неизвестно с какой стати, оказываюсь на грязном просёлке.
Впереди город, множество каменных — в том числе даже мраморных — домиков сгрудилось на склоне холма.
По дороге идёт много людей. С виду крестьяне, одеты во что-то вроде халатов, распахнутых и приспущенных на плечах, потому что жарко. Хотя, кажется, уже вечереет. Люди все загорелые, кожа оливково-смуглая, в руках то ли посохи, то ли длинные дубины. Кое-кто гонит коз. Их меканье — самый громкий звук в окрестности.
И что ж мне делать?
Я схожу с дороги и усаживаюсь на валун пораскинуть мозгами. Честно говоря, мне страшно до дрожи. И что же такое со мной приключилось?
Только что я был на углу Вест-Энд-авеню и Девяносто шестой улицы. И вдруг стою на холмистой равнине и вижу явно древний город, россыпь каменных коробочек на склоне горы.
«Тото, мне кажется, мы больше не в Канзасе», — думаю я.
Правда, пёсика Тото со мной как раз и нет.
Я один-одинёшенек, на мне овчинная безрукавка, вместо кроссовок «Найк» — кожаные сандалии. Из прежней одежды ничего не осталось, бумажника тоже нет, но на кожаном ремешке с шеи свисает кошель.
Открываю его и вижу несколько разнокалиберных, неправильной формы монет. Вроде на них греческие буквы.