— Тогда зачем он пошёл на такую должность? — поинтересовался Ричи.
— Сперва он даже не знал, что ему предстоит забрать человеческую жизнь. Точнее, знал, но старался не думать об этом. Ему очень нужна была работа. Он недавно приехал из Сан-Антонио, чтобы изучать Тору у ребе Томаси. Томаси ведь тоже родом из Сан-Антонио. Думаю, он знал родителей Натана.
— Натан учился в раввинате? — спросил Грелич.
— Прошу прощения?
— Он собирался сам стать раввином?
— Пусть лучше он сам ответит на этот вопрос, — ответила Рахиль. — Это личное дело каждого. Да я и не знаю. Пожалуй, собирался, но мог и передумать. Он как-то пришёл на наше собрание, чтобы задать несколько вопросов пастору.
— Собрание?
— Ну да, собрание международного круга христианской дружбы Форт-Уэйна, штат Индиана. Здесь, на Сто семьдесят третьей улице, его представительство.
— И что он спрашивал? — поинтересовался Ричи.
— Какова истинная связь Бога и человека в его мирском житии. Наш пастор уж точно не одобрял убийство.
— Суицид — не совсем убийство, — возразил Грелич.
— Самоубийство — всё равно убийство, — ответствовала Рахиль. — И большой грех, даже если господин Ницше его и одобрял.
— А Ницше-то тут при чём? — не понял Грелич.
— Натан всегда его цитировал. И ещё Камю.
— Ага, — сказал Грелич. — Он, должно быть, цитировал Камю насчёт того, что единственно важный вопрос — это убивать или не убивать себя.
— Вероятно, — согласилась Рахиль. — И ещё он говорил об одном древнем греке, по имени Сизый вроде.
— Сизиф? — вопросил Грелич. — Кажется, Натан близок мне по духу.
— Вам так кажется, господин Каслмен? — Рахиль неодобрительно покачала головой.
— Это сейчас с вами Грелич говорит, а не Каслмен. И я здесь потому, что ваш любимец, или любовник, двинулся мозгами или попросту струсил.
— Жуть какая! Тот голос, который пониже, — это вы?
— Ага, и воображаемые пейсы тоже мои. Не обращайте внимания. О чём ещё говорил Натан?
— Я почти ничего не знаю. Как-то он говорил о менялах в храме. Думаю, он имел в виду господина Мейера. В любом случае всё это ему не нравилось.
— Менялы тоже люди, им жить на что-то нужно, — сказал Грелич.
— Не будем отвлекаться, — вступил в разговор Ричи. — Рахиль, почему вы берёте на себя ответственность?
— Я убеждала Натана следовать своей совести. Говорила ему, что совесть — истинный глас Бога. Наверное, его проняло. Но поверьте, я и предположить не могла, что он решится на такое. Если, конечно, это его рук дело.
— Вы знаете, где мы можем найти Натана Когана? — спросил Ричи.
Женщина открыла сумочку и достала клочок бумаги:
— Вот его адрес, а вот адрес его раввина. Это всё, что я могу для вас сделать. Да, вот ещё что. Натан очень увлекается шахматами. Как-то мы даже были в шахматном клубе. Не помню, где это. Может, в центре? Клуб мне понравился.
В клубе «Маршалл» Натана не обнаружили. Зато нашли его в Манхэттенском шахматном клубе на Девятой Западной улице, в Гринвич-Виллидже. На него указал директор клуба. Натан оказался высоким худым бледным юношей с тёмными волосами. Он сгорбился за первой доской над защитой Нимцовича. Венгерский гроссмейстер Эмиль Бобул играл белыми. Бобул случайно зашёл в клуб сыграть партейку-другую, но явно встретил в лице Натана серьёзного соперника. Натан согнулся над доской, одной рукой подперев скулу, другую положив на шахматные часы.
Через какое-то время Натан заметил и узнал Грелича, минуту подумал, разлепил губы, тряхнул головой и прошептал что-то Бобулу. Гроссмейстер кивнул в ответ. Натан ещё что-то пробормотал. Бобул пожал плечами. Натан перевернул на доске своего короля, поднялся с места и направился к Греличу:
— Господин Грелич, думаю, мне нужно вам кое-что объяснить.
— Сделайте одолжение, — сказал Грелич.
После чашечки кофе в ближайшем кафетерии Натан сказал, почему он прервал операцию:
— Я знал, что мне бы лучше этого не делать. Самоубийство и передача тела узаконены, не следует пытаться обойти санкционированные государством процедуры. Господина Каслмена я пересадил в другое тело, не испытывая никаких угрызений совести. Если господин Грелич решился пустить в своё тело господина Каслмена, это не моё дело. Но когда наступила пора «выключить» Грелича, уничтожить его электрохимические связи, то есть приговорить его к смерти, я засомневался. И колебался слишком долго. Я просто ушёл. Я говорил себе: какая твоя работа? Щёлкать переключателями и нажимать на кнопки. Но я принял всё это близко к сердцу. Они хотели сделать меня палачом. Чтобы я сознательно пошёл на это. Для меня слишком.