— Думаю, всё-таки «Он», — возразил я, и мы отправились спать.
Утром я поехал на работу, хоть и не знаю зачем. Я, как и все, понимал, что всё кончено. Просто казалось естественным вернуться к работе — будь то конец света или нет. Бо́льшая часть моей сознательной жизни была связана с магазином, и я хотел провести в нём ещё один день. К тому же я собирался привести в порядок дела, хотя и знал, что это лишено смысла.
Езда на метро превратилась в тихий ужас. В Нью-Йорке и так-то не протолкнуться, но сегодня, казалось, все Штаты решили воспользоваться нью-йоркской подземкой. Вагоны были набиты до такой степени, что двери едва закрывались. Когда я наконец выбрался на свет божий, то обнаружил на улицах почти такую же толчею. Движение застопорилось, и люди покидали машины и автобусы, отчего толчея только усиливалась.
Фрэнк и Минни уже были на месте. Наверное, их осенила та же мысль — привести в порядок дела.
— Как здорово, что вы здесь, мистер Остерсен, — сказал Фрэнк. — По-вашему, как Он поступит? Я имею в виду наши грехи.
Фрэнку шёл двадцать второй год. Я с трудом допускал, что он успел наделать много грехов. И всё же они его беспокоили. Судя по тому, как он хмурился и расхаживал по залу взад-вперёд, он являлся, как минимум, поборником дьявола.
Минни, насколько я видел, грехи не заботили вообще. Она надела свой лучший наряд — кстати, купленный не в моём магазине, — а её волосы были чуть темнее, чем вчера. Полагаю, она решила выглядеть перед Всевышним на все сто, будь он хоть мужчина, хоть женщина.
Всё утро мы говорили о грехах и слушали радио. По радио тоже много рассуждали о грехах, и у каждого выступающего было своё личное мнение.
Около полудня заглянул Олли Бернштейн.
— Салют, экс-конкурент, — сказал он, стоя в дверях. — Как дела?
— Продал пятьдесят нимбов, — сказал я. — А у тебя?
— А, какая разница! — Он протиснулся боком в дверной проём. — До Страшного суда четыре дня, и всем на всё наплевать. Пойдём, экс-конкурент, пообедаем.
Формально мы не были друзьями. Мы торговали товаром одной ценовой категории, и наши магазины располагались слишком близко друг к другу. К тому же Олли страдал ожирением, а я всегда насторожённо относился к толстякам. Но тогда я почувствовал к нему симпатию. Жаль, что не разглядел его монолитные качества годы назад.
Мы направились в «Лотто», первоклассный ресторан на Семьдесят третьей улице. Мы надеялись, что в центре народу поменьше, однако мы просчитались. «Лотто» оказался забит до предела, и мы ждали столик сорок пять минут.
Мы заказали жаркое из утки, но в итоге согласились на стейк. С самого утра, сказал официант, наплыв посетителей, и все заказывают жаркое из утки.
В «Лотто» работало радио — впервые, наверное, за всё время, что существует ресторан. Выступал какой-то священнослужитель — кажется, раввин. Его прервал короткий выпуск новостей.
— Война в Индокитае закончилась, — сообщил диктор. — Сегодня, в семь тридцать утра, был провозглашён мир. Кроме того, объявлено перемирие в Монголии и Танганьике.
Мы узнали ещё много интересного. В Индокитае повстанцы уступили французам территорию, заявив, что все люди должны жить в мире. Франция немедленно объявила, что отзывает свои войска и что они вернутся домой, как только найдутся транспортные самолёты.
Все французы решили провести оставшиеся до Страшного суда дни в Париже. В тот момент я тоже захотел присоединиться к ним. Диктор добавил, что русские ВВС согласились перевезти французов домой.
Везде было одно и то же. Все страны шли на уступки, отдавая соседям спорные территории, отправляя гуманитарную помощь в «горячие точки» — и всё в том же духе.
Мы слушали радио за бутылкой мозельского — всё шампанское было выпито ещё с утра. Думаю, я немного перебрал. Так или иначе, я возвращался в магазин в обнимку с двумя незнакомцами, и мы убеждали друг друга, что мир — это хорошо.
Именно так и было.
Домой я вернулся пораньше, чтобы не нарваться на вечерний час пик. Хотя совсем избежать его не удалось. С порога я ухмыльнулся жене, и она ухмыльнулась в ответ. Джейн тоже была навеселе.
Назавтра я взял жену с собой. Мы придумали, как провести последние три дня — вернее, два, ведь сам Судный день не в счёт. Мы поселимся в хорошем отеле, накупим классической музыки и устроим скромный праздник для двоих. Я считал, мы его заслужили. Хотя и мог ошибаться.
В магазине нас поджидал Фрэнк — в парадной одежде и с чемоданом в руке.
— В чём дело, Фрэнк? — спросил я.
— Мистер Остерсен, осталось два дня, и я хочу отправиться в своё первое путешествие на самолёте. Я лечу в Техас.