Илона остановила коня и чуть развернула его боком. Упругая маленькая грудь натянула полосатую сине-белую майку, попка оттопырена, а в глазах беспредельное изумление перед красотой жизни. Илона выглядела всегда именно так, как надо было выглядеть, словно именно для этого мгновения она и родилась. И не было мужчины, который не клюнул бы, хотя бы ненадолго, на эту приманку, считая, что Илона появилась на этом свете специально для него.
Коломан невольно улыбнулся. А поскольку говорить тихо он не умел, то выдохнул с присвистом:
— Что случилось?
— От имени всех я хотела бы поблагодарить вас за терпение, с каким вы возились с нами, и за все, чему вы нас научили. И как маленький знак внимания мы позволили себе…
И Илона показала полную бутылку «Охотничьей».
Коломан растрогался, заморгал и шмыгнул носом.
— Ну, я что ж… Как-то… Я ведь такая же неотъемлемая принадлежность института, как, скажем… как… — Он вдруг не нашел, с чем себя сравнить.
Илона наклонилась, и Коломан машинально протянул руку. Когда он крепко ухватил бутылку, Илона договорила:
— Мы подумали, что сегодня, прощаясь, в последний раз… Нельзя ли нам прокатиться по лесу?
Коломан с сожалением взглянул на бутылку. Он почуял подвох и не ошибся.
— Это исключено, барышня…
— Пожалуйста… — просительно прошептала Илона.
— Это в самом деле невозможно… Тогда мне пришлось бы вас сопровождать.
— За чем же дело стало?
— Верхом?
Илона округлила глазки и оглянулась. Взору ее предстала живая картина: изумление при виде разверзающейся бездны.
Коломан бродил по опилкам, бутылка болталась в руке где-то на уровне коленей. У дверей он остановился и махнул свободной рукой:
— Ладно, езжайте. Но через час быть здесь, на месте!
Они выехали на улицу; прохожие останавливались, у детишек при виде этой сказки наяву дрожали подбородки. По улице, цокая копытами, гарцевали живые лошади, нервно отскакивая от вонючих автомобилей.
Впереди всех — Илона, элегантный форштевень красавца парусника, а замыкал кавалькаду белый конь, белее городского снега, белый, как кружево пены за кормой.
Они свернули к обсерватории, там был конец города. Кони нехотя выходили из привычного строя, но потом, разбежавшись, понеслись, вытянув шеи и едва касаясь земли.
Ванилька направилась к месту, где синее небо сливалось с землей. Винца не сдерживал ее.
Над головой белые облака, под руками такой же белизны грива. Ни одного фальшивого звука — все их уносил ветер.
Экзамен по коневодству, последний перед каникулами, Винца, можно сказать, провалил. Такое с ним уже случалось на первом курсе. Тогда это была органическая химия. Он делал девять заходов, один ужаснее другого. Днем и ночью Винца смотрел на ехидные формулы привычных вещей, в общем-то даже приятных. Яблоки, пиво, вино, девушки… все это можно было изобразить в виде различных ромбов, треугольников и симметричных многогранников. Все было взаимосвязано в непостижимых сопряжениях. А начало клубка следовало искать на уроках химии в школе. Их учитель носил очки в черной роговой оправе и курил трубку. В химии он достиг всех возможных вершин и научных степеней, кроме разве что Нобелевской премии. Он терпеть не мог равнодушия и тупости. Видимо, поэтому на втором же уроке он осведомился, кто хочет факультативно сдавать химию на аттестат зрелости. Подняли руку человек десять. Учитель посадил их на первые парты и на ученые темы разговаривал только с ними. Остальным полагалось вести себя тихо и четвертные получать отличные или хорошие, в зависимости от того, какое впечатление производили на учителя прочие отметки. Уроки химии превратились в часы приятного отдыха от напряженных занятий. Катастрофы разражались позже, когда — это определяли судьба и ее товарищ — время. В сельскохозяйственном институте на экзамене по химии Винца всякий раз оказывался в одной и той же, одинаково неприятной ситуации: как будто он неграмотный, а ему предлагают изучить энциклопедию Отто…[3]
Но лошади! Экзамену по коневодству он радовался заранее. В белоснежной рубашке, с полосатым галстуком, в отутюженном пиджаке, Винца стоял перед ребятами из группы и с удовольствием отвечал на их испуганные вопросы. О лошадях Винца знал все. И даже больше. Дома у них раньше была пара гнедых, и зимой отец нанимался на лесоразработки возить бревна. Винца купал лошадей в пруду, слушал отцовские рассказы о том, как они вытащили из болота груз в сорок пять центнеров, как были куплены сразу после войны на ярмарке в Брно, чем лучше всего лечить колики у лошадей и что доброго человека конь чует сразу. День бегов в соседнем городке Тлумачове был праздником; в автобус, разукрашенный лентами, загружали оплетенные бутыли с вином, по дороге туда пели песни, на обратном пути спорили и ругались. У каждой кобылы была отменная родословная, благородные предки, на теле — тавро. О каждой стоящей кобыле было известно, почему ее водят именно к этому, а не к другому жеребцу.
3
Многотомная Большая Чешская Энциклопедия, выходившая с прошлого века в пражском издательстве Яна Отто.