— И без шлема.
Однажды они три дня ехали с этим преподавателем до Слатинян: во всех придорожных трактирах у того были друзья.
— Все учатся, кругом одни ученые, — ворчливо завел Храстек. — Я всего три класса городской школы кончил, а мы с тобой оба одинаково за конским хвостом ходим. Моя благоверная и подавно один класс кончила, а уж какая образованная! Тебе о ней еще ничего не рассказывали?
В этом Винца не признался бы и под пыткой «испанским сапогом».
— Гуляет она от меня.
Началось это еще на курорте. Мало ли мерзостей начинается на курортах? А наружу все вышло этой зимой, сразу после сретенья. Пани Храсткова поехала на два дня к приятельнице, с которой познакомилась во время отпуска, а вернулась через полтора месяца в положении. В деревне, куда она ездила, оказывается, вспыхнула эпидемия ящура и оттуда никого не выпускали.
Да уж, животные с незапамятных времен роковым образом влияли на судьбы людей.
Олин вошел в конюшню на цыпочках. Вытянув губы трубочкой, он пропел вороному что-то нежное. Потом поднял руку, раскрыв ладонь, и зажмурился, провел пальцем по блестящей черной шерсти, и кто знает, что он там видел за смеженными веками, какие пейзажи, какую жизнь?
— Пошли выйдем, — прогудел Храстек.
Они сели на буковую колоду, закурили.
— На этом вороном никто не сидел, один Олин. Ты представить себе не можешь, что этот сукин кот вытворяет, когда к нему подходят другие.
Винца подумал о вчерашнем вечере. Видно, вороной с уважением относится и к гостям Олина.
Они с Храстеком поехали за свежей люцерной для поросят. Лошади покачивали тяжелыми головами, поскрипывала телега на резиновых шинах, поскрипывали постромки.
Прямая, ровная линия горизонта, и пейзаж вокруг то однообразно скучноватый, а то величественный, таинственный, как хранящий нечто неведомое расписной сундук. Спрятанное в нем угадывалось по небольшим выпуклостям, как на теле великана. Пригорки, словно нигде не начинаясь и нигде не кончаясь, были очерчены мягко и неуверенно. Равнодушный взгляд скользил по ним, не задерживаясь. Но они были здесь и на каком-нибудь одном, обычно самом видном, месте обозначались березой, орешником, бело-зеленым погребком, черным крестом. Как будто жизнь, укрытая где-то глубоко, в одну из сказочных ночей взвилась в небо и вернулась в измененном для человеческих глаз виде.
Косилка и конные грабли. Реквизит фантастически несуразный в сравнении с изящными по очертаниям силосными башнями за околицей деревни. Но косилка и грабли тоже здесь. И пока Храстек ездит на лошадях и под мерный ритм их бега разбирает женин грех, они будут жить и выполнять свое назначение.
Одного коня они впрягли в косилку, другого в грабли. Сидеть на металлических сиденьях только с виду было удобнее, чем на сломанном суку.
Гулко затарахтел привод косилки.
Когда Винца нажимал на педаль, выщербленный гребень меж огромных железных колес с легким звоном поднимал длинные зубья, загнутые в виде загребущих алчных пальцев, и на землю падал тяжелый вал скошенной люцерны.
Они нагрузили телегу выше грядок и с этим топырящимся во все стороны грузом, истекающим соком и ароматом, двинулись в деревню.
Около полудня лошади сами остановились у корчмы, под каштаном.
— Пропустим по одной, — объяснил Храстек. — Или по три.
Храстек опрокидывал в себя пиво, будто мензурки лечебного сиропчика. Глаза его повеселели, и слова полились неудержимым потоком. После шестой кружки он все понимал, в том числе и сложность взаимоотношений между людьми.
Корчмарь держался словно вытесанный из глыбы мрамора монумент и запотевал так же безропотно, как и камень перед дождем. Человеческого у него осталось только рука, открывающая и закрывающая сверкающий хромированный кран.
— Они все смеются надо мной. И вон тот старый хрыч за стойкой тоже будет покатываться со смеху, пока брюхо не надорвет. Мы с тобой отсюдова уберемся, а он сразу дунет к своей благоверной, чтоб разобъяснить ей, какой я есть дурак. А сейчас ему всего дороже пиво, которое мы выпьем. Чего он только не терпит, абы заработать побольше. — Храстек потряс в нетерпении кулаками перед своим лицом. — На его-то старую каргу никто не полезет! Куда ей! Рычагом пришлось бы подымать!
Корчмарь не реагировал.
Храстек даже разбил себе суставы согнутых пальцев о край стола:
— Не видишь, я допил?!
Корчмарь отвернул кран. На лоб ему села муха. Не дождавшись, пока кружка покроется шапкой белой пены, она улетела.
— Но попомни мои слова: недолго им надо мной потешаться! Есть у тебя ром?