Рано утром я собрал чемоданы. Оставалось только оплатить счет, а потом дорога в аэропорт. В парке на другой стороне улицы худущие чернокожие мальчишки уже играли в свои бесконечные игры, вертясь под ногами у африканских рабочих, торопливо идущих мимо. Голодные, неухоженные — так проходит их детство. Они вырастут, и что ждет их? Суждено ли сбыться их мечтам, надеждам? Или так всю жизнь и проживут пасынками в родном своем краю? Говорят, будущее страны — это ее молодежь. Вот они — молодежь, мальчишки. Так какое же будущее у ЮАР?
Администратор отеля как-то с гордостью сказал мне, что один из национальных лозунгов — это «Сила в единстве». Где оно, это единство? И о какой силе идет речь — силе оружия? Или черные к этому лозунгу отношения не имеют? Я смотрю в окно. Все кругом говорит об упорядоченном развитии, запланированном росте — никаких видимых следов гноящихся ран, разочарования и жгучей ненависти.
Торопливо проходят африканцы перед моим окном, лица их непроницаемы, они опрятно одеты и, кажется, думают только об одном — не опоздать на работу. Но это только кажется…
У выхода из отеля уже стояла машина, чтобы отвезти меня в аэропорт.
Брайан Гленвилл
Фашист
Вступление и перевод с английского М. Кореневой
Брайан Гленвилл, известный английский писатель и один из ведущих спортивных журналистов, родился в 1931 году. Начал печататься с 1949 года и к настоящему времени выпустил около 20 романов, несколько сборников рассказов, спортивных справочников и детских книг.
Спустя пятнадцать лет лицо его странным образом оставалось все тем же, и, однако, оно странным образом преобразилось — изменилось под влиянием не возраста, а благоденствия. Его улыбка выражала не просто радость при виде старого знакомого, а таила в себе некий восторг, как бывает, когда человек влюблен или только что стал отцом. Это выражение лица, это ликование были так непривычны, что тотчас заставили меня усомниться — он ли это.
— Что? Вы больше со мной не знакомы?
— Нет. Конечно, конечно.
Когда я видел его раньше, у него всегда был грустный, меланхолический, угрюмый и расстроенный вид; смех не более чем привесок к какой-нибудь банальной непристойности. Со своей крупной, круглой головой, перебитым носом и неизменно серой, прямо надетой шляпой, он походил на боксера-профессионала, проигравшего слишком много матчей.
— Как поживаете? — задал я ненужный вопрос и получил все тот же старый ответ:
— Sempre in giro, come le puttane — вечно в движении, как проститутки.
Мы с противоположных сторон переходили Пьяццу дель Пополо — еще одна причина моей неуверенности вначале, так как я неизменно связывал его с определенными местами в городе, даже с определенной погодой, определенным временем дня. Погода сырая, время — сумерки, место — громадная, полутемная комната газетной редакции, кричаще яркий, сверкающий металлом, шумный бар на Виа дель Корсо, трибуны олимпийского стадиона по вечерам в воскресенье, приемные полицейских участков. Пьяцца дель Пополо была для него слишком открытым, слишком незащищенным местом, слишком пестрым и оживленным. Золотая молодежь, которая, рисуясь, сыпля шутками и болтая, сидела на улице за столиками кафе «Росати», казалось, прибыла с другой планеты, во всяком случае, так было прежде. Под своей шляпой — возможно, его лысую голову прикрывала все та же шляпа — Мерло носил другой Рим, не менее подлинный, но несравненно более мрачный.
— Я фашист. Это вам известно?
— Да.
— Откуда?
— Вы мне сказали.
Квинтэссенция фашиста того времени, через десять лет после войны, недоумевающий и одинокий, цепляющийся за воспоминания о товариществе, конспирации, общей вере, о причастности к дающей свободу жестокости.
— Я воевал в Испании.
— Знаю. Вы мне говорили.
— И в Африке.
— Знаю.
— Я был в Индии. В плену у англичан. Три года.
— Знаю.
Тут лицо его заливала жалость к себе, словно у капризного ребенка.
— Проклятый итальяшка! А ну заткнись, черт возьми, проклятый итальяшка! Я офицер.