Выбрать главу

— Дружище, ваша пьеса великолепна, но.

Ладно. Я ищу театрального агента, плевать на десять процентов. В одну неделю агент пристраивает мою пьесу в один из бульварных театров. Шикарно. Приятели локти будут кусать от зависти, говорю я себе- Но есть одна загвоздка. В момент подбора актеров, перед началом репетиций моего детища, возникает стычка между режиссером, которому надо пристроить уйму девиц, директором, у которого достаточно и своих, и мною, который хочет, чтобы его фамилия непременно стояла во главе афиши.

Я беру быка за рога, звоню Сильвии Сарман. Первой кинозвезде Франции и Наварры. Встреча назначена, я увижусь с ней у нее дома, в Шенвьере, до которого час езды, сначала на метро, затем на автобусе. Ее приветливость покоряет меня. И ее изящные манеры. Черт возьми, как все же красива эта девушка.

Разумеется, я видел все фильмы с ее участием и легко поддерживаю разговор. Она принимает молочную ванну, как в фильме Сесиля де Милля. Я с вожделением смотрю на нее. Она вышла ко мне в неглиже, которое могло бы послужить парадной одеждой для Рэкел Уэлш — нечто вроде домашнего платья из черной шерсти, с глубоким вырезом на белой коже груди, без единой застежки, стянутого на талии поясом с золотыми заклепками так, что, когда она садится прямо напротив меня, выглядывает ее колено, а также часть бедра,

Если бы я не знал, что ей больше тридцати, я бы дал ей двадцать два. И она все поняла, потому что сказала:

— Сколько вам лет?

Я запинаюсь, это производит эффект. Не следует быть слишком дерзким, когда тебя считают робким.

— Мне, гм, двадцать два года, мадам.

— Выглядите вы гораздо старше, я бы дала вам тридцать.

Она сказала это, чтобы ободрить меня, снять напряжение, побудить меня к предприимчивости. Я нарочито сглатываю слюну. Она спрашивает:

— Мсье Барро, с чем связан этот таинственный телефонный звонок?

— Видите ли, я… Прошу прощенья за дерзость, но…

Декорация: гостиная (современная мебель, заполненный бутылками бар, повсюду цветы). Средний план. Мишель, стоящий боком к камере, дрожащими пальцами расстегивает воротник рубашки. Напротив — кинозвезда, заинтересованная улыбка, наводящая на определенные мысли одежда. Голос Мишеля:

— Так вот. Я написал комедию, которую приняли к постановке в театре «Варьете». Сейчас идет отбор актеров, но нет «звезды» на главную роль. Я подумал о вас.

Крупный план Сильвии, Она улыбается,

— Почему вы подумали обо мне? Я никогда не играла на сцене, не знаю, получится ли у меня…

Смена плана:

— Вы величайшая актриса современности!.. Я вам все скажу. Вы должны непременно сыграть в моей пьесе. Никто не сможет сделать это так, как вы. Она называется «Изабель, любовь моя», я писал ее, думая о вас.

Зачем говорить ей правду, что я думал всего лишь о своей первой подружке, которую впоследствии встретил возле собора Ла Мадлен, где она искала клиентов. Она выпячивает грудь, в прямом смысле слова, и ее декольте увеличивается. На правой груди, сверху, у нее родинка, похоже, она подкрашивает ее черным карандашом.

— Перескажите мне содержание вашей пьесы.

— Изабель — заурядная девушка, провинциалка, не пользующаяся успехом у мужчин. Один охотник за приданым начинает ухаживать за ней, Изабель влюбляется в него без памяти. Любовь ее преображает, и она становится красивейшей из женщин. (Подробности я опускаю.) Ей открывается вся подлая сущность предмета ее любви, она пытается покончить с собой, но вдруг осознает, что она красива. Тогда, охваченная жаждой мести, она решает отыграться на мужчинах, сводя их всех с ума… Довольно банальный сюжет, но я подошел к нему по-новому, с немалой долей цинизма… Короче, вот так: роль сложная, изнурительная. Изабель все время на сцене, и Изабель — это вы. Ничего не говорите, прочтите сначала пьесу. Если вы откажетесь от роли, тем хуже, я разорву контракт с «Варьете», и пьеса поставлена не будет.

Я помню, что должен быть робким, и поэтому смущенно замолкаю. Роюсь для вида в портфеле, вытаскиваю рукопись, протягиваю ее кинозвезде. Затем я встаю,

— Будьте так любезны позвонить мне, когда прочитаете. 6270250. И спасибо, что выслушали меня.

Она тоже встает, выходит вместе со мной в сад. Она слегка вздрагивает, потому что не жарко, крепче стягивает халат. Беспокоится:

— На чем вы поедете?

— На автобусе, так же, как и приехал. Надеюсь, долго ждать не придется.

— Если не очень торопитесь, я отвезу вас на машине, я как раз должна встретиться со своим продюсером,

— Я не хочу причинять вам беспокойство.

— О чем вы говорите. Я только переоденусь. Если хотите что-нибудь выпить, не стесняйтесь.

Я завладеваю гостиной. За дверью слышна болтовня, мужской и женский голоса. Очевидно, слуги, которых я видел, входя в дом. Прижимаюсь лбом к оконному стеклу. Пустынное место. Ни одного дома напротив, только железная дорога метрах в восьмистах впереди, а чуть дальше — серая Марна. Ночью тут, должно быть, не очень приятно. Не хотелось бы мне здесь жить… Надо все-таки отдать должное ее смелости: живет в этой хибаре, хоть бы сторожевого пса завела. Правда, есть еще слуги, она никогда не остается одна.

Я разглядываю гостиную, в которой побывало столько знаменитостей: сначала во времена Вилли Брауна и Флоры, затем когда Сильвия была замужем за Вилли, и сейчас, в период ее безбрачия. Удивительная штука жизнь. Быть может, когда-нибудь лет через десять, заходя в эту гостиную, будут говорить: здесь известный драматург Мишель Барро познакомился с Сильвией Сарман…

Альбом с фотографиями. Возможно, что-нибудь пикантное… Фу, фотографии Сильвии, эпизоды из ее фильмов. Ничего нового. Перехожу к другому окну. Сад поражает своими размерами. Отсюда также не видно поблизости ни одного дома. Метрах в ста, на возвышенности — вилла, с двумя башенками по бокам. В одном из окон замечаю фигуру человека, но у меня плохое зрение, и я никогда не узнаю, кого видел: мужчину или женщину. Чередуя удовольствия, я беру из шкатулки дорогую сигарету, закуриваю и подхожу к бару. Моя рука сама тянется к бутылке виски. Я обожаю виски, хотя никогда его не пил, потому что это напиток преуспевающих людей.

Я пробую в надежде, что он станет для меня величайшим из откровений. Обыкновенный коньяк, да к тому же — плохой. Разочарованный, я заливаю алкоголь сельтерской и залпом опустошаю бокал.

Затем поочередно сажусь на каждое из трех кресел, диван, на котором, должно быть, не раз мужчины добивались расположения женщин, И пока я упиваюсь мнимым благополучием, раздается звонок в решетку ограды. Я тотчас вскакиваю, как будто меня могли заметить снаружи. Гравий шуршит под ногами идущего по аллее слуги, со скрипом открывается дверь. Любопытно, кто бы это мог быть? Возможно, интересный человек?

Я тотчас узнаю его. Это писатель Жан Пьер Франк. Вернее, бывший писатель. С ума сойти, сколько «талантов» кино отнимает у литературы. Выпустив в свое время четыре превосходных книжки, он увлекся кинематографом. Написал несметное количество плохих сценариев и только один роман… Я встаю и называю себя, поскольку лакей ничего ему не сказал.

— Мишель Барро.

— Жан Пьер Франк. Послушайте, — говорит он, грозя мне пальцем, — это вы разнесли меня в своей последней статье?

А я хотел выразить ему свое восхищение. Не повезло! Как бы там ни было, это первый известный мне случай, когда кинематографист читает критические статьи, посвященные его фильмам, а не только то, что касается творчества его собратьев!

— Это действительно так, — сказал я, улыбаясь, — не сердитесь на меня за это. Мне очень нравились ваши книги, и я не могу простить вам, что вы перестали писать.

Он чувствует себя как дома, разваливается в кресле, расставив ноги, берет из шкатулки сигарету, прикуривает от золотой зажигалки и, наконец, улыбается:

— Вы правы. Впрочем, меня часто этим попрекают. Но что вы хотите, вкусив легких заработков, сто раз подумаешь, прежде чем решиться вернуться к нищете! На свои фильмы я плевал, так как знаю, что всем на них наплевать. Плохой фильм ничем серьезным сценаристу не грозит. Уж лучше гнать халтуру в кино, чем писать бездарные романы.