Мы остановились в растерянности посреди большой и полупустой комнаты, но комендант указал нам на кресло и сказал:
— Садиться, садиться, сидеть!
Мы нерешительно сели, а комендант запулил одним броском свою фуражку на крышку рояля. Здорово, что и говорить. Так не каждый сумеет — с одного раза. Потом он выбежал, лысина у него сияла, сапоги скрипели, а мы остались в пустой комнате наедине с креслами и комендантской фуражкой на крышке рояля...
Потом комендант вернулся. Он держал обеими руками большой деревянный поднос и осторожно опустил его на стол перед нами. Там мы увидели четыре тонких стакана с какой-то почти черной жидкостью, напоминавшей очень крепкий чай, еще четыре большие белые тарелки разной величины, и на каждой по толстому куску хлеба, посреди подноса в чашках и мисках всевозможного формата лежали куски сала, сыра и целая гора соленых огурцов. Вот какой поднос он поставил перед нами. У нас просто слюнки потекли. Та часть трапезы часового, которая досталась нам, выглядела, как ни говори, совсем иначе.
Комендант улыбнулся, мы улыбнулись в ответ, потом он снова вышел.
Мы сидели в нерешительности.
— Он, стало быть, незлой! — шептались мы. — Еды у них хватает, ничего не скажешь... Это они хорошо делают, что дают нам поесть...
Комендант вернулся с пузатой бутылкой, сел напротив в кресло, вытащил пробку из бутылки и налил себе в стакан немного прозрачной жидкости. Отхлебнул, зачмокал от удовольствия, придвинул каждому из нас по тарелке, себе тоже, и, указывая на миски с огурцами, салом и сыром, произнес, улыбнувшись.
— Ну, давай, давай кушать.
Мы навалились. Жадно и торопливо пихали мы в себя все подряд — сыр, хлеб, сало, огурцы, глотали чай. Поди их угадай, этих русских, вдруг они все заберут обратно? Хотя нет, непохоже. Комендант ел мало, время от времени делал маленький глоток чая и большой — той прозрачной жидкости из пузатой бутылки. Он все время улыбался и повторял: «Кушать, кушать, давай, давай».
Мы успокоились, начали есть не спеша и за едой почти освоились с комендантом. Он производил впечатление человека вполне разумного, мы даже простили ему смех у шлагбаума, приведший нас в такую ярость. Может статься, мы просто где-то напутали, неверно сделали какой-либо поворот или еще что-нибудь. Вот он над чем смеялся. Во всяком случае, теперь он держался, на наш взгляд, очень достойно и прилично для победителя.
Мы ушли бы от него в хорошем настроении и даже с теплым чувством, насколько это вообще возможно для побежденных, потому что он так славно угостил нас, если бы не случилось следующее происшествие.
Когда мы вылизали свои тарелки и наелись на весь день вперед, комендант поднялся, взял свою фуражку с рояля и сделал нам рукой знак встать и следовать за ним. Через большую стеклянную дверь, в которой кое-где недоставало стекол, он повел нас в маленькую соседнюю комнату.
Мы чуть не задохнулись: все помещение было забито коробками, ящиками и картонками, старыми цилиндрами, остроносыми лаковыми туфельками, огромными радиоприемниками без шкалы или без кнопок управления и тому подобной ерундой. Должно быть, весь этот хлам остался после миллионера, и комендант — из чисто военных соображений, разумеется, что еще больше возвышало его в наших глазах, — велел очистить комнаты виллы и сложить все сюда, где это никому не будет мешать.
Одно было непонятно: зачем он нас сюда привел. Но комендант вдруг начал разгребать кучу хлама. В пыльном воздухе поднялся запах нафталина, мы бессмысленно переглядывались, стоя у дверей, рыгали от сыра и огурцов и не могли взять в толк, зачем он нас сюда привел. Наконец комендант извлек из кучи — и по его мясистому лицу бежали вперегонки струйки пота — какую-то плоскую коробку и вернулся с ней в первую комнату. Мы хотели идти за ним, но он подскочил к нам, затолкал нас обратно в кладовую, знаками велел подождать и закрыл перед нами дверь.
Сперва мы стояли как дураки, потом начали осматриваться, ковырялись в неисправных приемниках, подкидывали носком башмака разбросанные повсюду миллионерские цилиндры и испытывали некоторое удовольствие при мысли, что прежде нас сюда никоим образом не допустили бы и что спичечный фабрикант никогда не опускал в нашу кружку больше, чем несколько жалких грошей на зимнюю помощь, да и то высылал их через ливрейного лакея, хотя смело мог бы расщедриться марок на десять. А теперь мы пинали грязными башмаками его запыленные цилиндры. Занятие это доставляло нам искреннюю радость, и за ним мы начисто забыли про коменданта.