ведь есть же на свете ульи!
Освободимся от камня!
Пусть полнятся наши стихи
равноденственными сластями,
которые просятся в рот
всех малышей на свете,
всех голодных подростков.
Хватит слоняться вслепую,
почувствуйте аппетит к сладким сердцам людей.
Не надо бояться сладкого!
С нами или без нас — сладкое не растает,
оно бесконечно живо, оно воскресает в веках:
потому что рту человечества
для того, чтобы есть и петь,
необходима сладость.
Перевод с испанского П. ГРУШКО
СЕРГЕЙ ГОНЧАРЕНКО
П. ГРУШКО
Молодой переводчик
Сергей Гончаренко молод. Он аспирант Московского государственного пединститута иностранных языков имени Мориса Тореза. Одаренный поэт. Прекрасно говорит по-испански. Больше года проработал на Кубе. Его переводы классиков (Федерико Гарсиа Лорки, Антонио Мачадо, Луиса де Гонгоры, Лопе де Вега, Висенте Уидобро) и современных поэтов (Файада Хамиса, Хорхе Тейльера, Роберто Фернандеса Ретамара и других представителей испанской и латиноамериканской поэзии) не раз публиковались в сборниках и журналах.
Переводчик художественной литературы, поэт, переводящий с чужого языка на родной язык, не может холодно относиться к своей профессии: поэзия не замедлит наказать его. И собственные стихи Сергея Гончаренко, и его переводы отличает сдержанная страстность и острый интерес к далеким странам и литературам.
Это видно и по стихам из «Кубинской тетради», и по раздумьям о высоком искусстве перевода, и, самое главное, по самим переводам — что стоили бы теоретические выкладки без магических воплощений иноязычной поэзии в русском слове.
В словарном зеркале
(Заметки о художественном переводе)
Вряд ли поэт, специализирующийся в области стихотворного перевода, с детства мечтал о деле, которому позднее посвятил свои знания и труд. Как правило, путь к переводной поэзии лежит через стихи собственные. К тому же без школы самостоятельного творчества почти немыслимо справиться с задачей художественного перевода, которую многие авторитеты считали попросту неразрешимой. Вспомним Данте: «Пусть каждый знает, что ничто, заключенное в целях гармонии в музыкальные основы стиха, не может быть переведено с одного языка на другой без нарушения всей его гармонии и прелести».
Но вот человек, пишущий и любящий русские стихи, открывает для себя поэзию чужого языка, и она покоряет его не меньше, чем русская. Конечно же, он попытается поделиться этим открытием со своими соотечественниками — а для этого необходима лишь самая малость: заставить полюбившиеся строки зазвучать по-русски. Чего уж проще? Взять и перевести их — благо, оба языка известны... Причем переводить, конечно, следует как можно точнее — ведь грешно потерять хоть одно слово там, где каждая буква — находка. Точность и еще раз точность — вот, очевидно, ключ к успеху.
Но что это? В переводе чудесные, чарующие стихи превратились в бормотание графомана.
«Тяготение к педантичной точности неотвратимо приводит к неточности... Точная, буквальная копия того или иного произведения есть самый неточный, самый лживый из всех переводов». Это сказал Корней Иванович Чуковский, тонкий знаток и мастер поэтического перевода, который он называл «высоким искусством». Стало быть, чтобы добиться истинной точности, надо быть неточным? Такое противоречие кажется необъяснимым, но лишь на первый взгляд. Вот как решает этот парадокс один из крупнейших представителей советской переводческой школы, Вильгельм Вениаминович Левик. Говоря о «Горных вершинах» Лермонтова, являющихся, как известно, переводом с немецкого, он указывает на то, что «Лермонтов передал нам только чувство Гёте, взяв из оригинала всего лишь два образа: «вершины» и «подожди немного, отдохнешь и ты». Но верности, подлинности чувства оказалось достаточно, чтобы русское стихотворение стало кровным братом немецкого».
Итак, необязательна, а зачастую даже вредна скрупулезная точность в слове; гораздо важнее точность в передаче чувства. И об этом же писал Чуковский: «Не букву буквой нужно воспроизводить в переводе... а улыбку — улыбкой, музыку — музыкой, душевную тональность — душевной тональностью».