— Разойдись, — кричат, — по мере возможности. Зачем этакое немыслимое скопление?
Слово за слово. Это, дескать, не по правилу, товарищи — шуба, пять фунтов масла.
Иные уже и винтовочки схватили, серьезно затворами щелкают, а Ерш и пулемет с лентами выкатил.
Отряд в двенадцать человек — в цепь, и к лесу. Не иначе как окопаются на опушке. Смешно.
А народу все больше да больше. К цейхгаузу повалили. Дверь ружьишком разбили. Добра там видимо-невидимо.
Баба тут взвизгнула очень тонко:
— Вот она лисья шуба, пять фунтов масла.
А у самой каждое слово слезой омыто.
— Не по правилу это, — решили люди, осматривая лисью шубу. — Очень это не по правилу.
А тут вдруг Ерш бочонок в темном углу нашел. Рукой он по бочонку похлопывает, а сам такое:
— Фу ты, братцы, а ведь это же масло.
— Совершеннейшее масло, — сказали люди, выкатывая бочонок из цейхгауза. — Совершеннейшее масло. Одни живут великолепной жизнью, а другие погибают в мерзости.
А Ерш все рукой по бочоночку.
— Именно, — говорит, — великолепное масло. И какая может быть война? И какой государственный масштаб?
Тут все закричали сразу:
— Не нужно денег, если так… Без денег поедем, братцы, — экстра.
2
А очень великолепно жить в провинции. В столицах полная нехватка хлеба, а, скажем, в Устюге каждый, даже маломочный, огорода изрядный достаток имеет. Да и что с огорода?
Председатель исполкома кур разводит, член тройки тоже кур разводит, доктор Гоглазов — кур, а комендант станции кролиководством занят.
Чудак необыкновенный этот комендант станции. Всегда он на высоте положения. Огороды его уж на версту раскинулись. Кролики у него во множестве плодятся. Мирное ему житье.
Только нынче нехорошая штука с ним вышла. Не удался день. С утра не удался день. С утра свиньи грядку турнепса пожрали. Хорошо, если его свиньи — к жиру, а если, скажем, Ипатовы…
На станцию комендант серьезным пришел. А тут еще барышня с Смитом телеграмму сует, — дескать, срочно и секретной важности.
Телеграмму прочел комендант — телом затрясся.
«…Белогвардейцы и мятежники. Поезд 43… Разоружить. Бочонок масла»…
Гм! Штука… Свиньи турнепс пожрали… Штука.
— Алло, исполком… Срочно и секретной важности… Так, мол, и так и, пожалуйста, соответствующие меры…
«Гм! Штука… Мои — так к жиру, но Ипатовы, как пить дать, Ипатовы».
Комендант станции и председатель исполкома на высоте положения. И к полдню на всех заборах листовки наклеены.
Дивятся очень прохожие. Что ж это, граждане? Листок…
На заборе театральная афиша — столичная труппа «Променад». Великолепные знаменитости.
Пониже корявая бумажка, и на ней: «Настоящая персидская оттоманка за полцены с разрешения жилищной комиссии».
А рядом листок — и крупней крупного:
«Военное положение. Ходить до семи. Жиров полфунта… Белогвардейцы и мятежники»…
Штука! Как же так, граждане? Смешно — до семи. Если, скажем, секретарь исполкома, товарищ Бычков в девять любовное свиданье назначил. Любовная у него интрига с лета-месяца. А он в девять на Урицком мосту. Урицкий мост аж за тюрьму, в конце города. Гм! Смешно — до семи, если доктор Гоглазов… Тьфу ты, бес! А комендант-то, комендант-то как же с огородом? Гм! Штука.
3
Председатель исполкома Петр Стульба с балкона слова лепит:
— Белогвардейцы и мятежники… Разоружить… Притянуть… Поезд 43… Бочонок масла…
Очень хорошо и длинно говорит председатель исполкома… Лепит — говорит, а сам руку, этак вот, за пояс. Для истории. Иные так за борт или, скажем, смешно даже — в карман, а Петр Стульба — за пояс.
— Позор, — сказал отряд матросов особого назначения и ряды вздвоил.
Котелки за спиной звякнули. Перемигнулись штыки с солнцем.
Напряглись клячонки. Клячонки-то очень напряглись — смотреть жалко. Еще бы — пушка трехдюймовая, пушкино дуло больше лошади.
Пушку эту у вокзала поставили дулом в даль. Клячонок распрягли — нехай пасутся. А сами — в цепь.
Поезд едва до вокзала дошел — закричали как, задвигались матросы.
— Оружие! Оружие, сукины дети, кладите!
Дивится очень третья рота. Из теплушек лезет!
А впереди Ерш с четвертого взвода, вьюном вьется и всех подначивает:
— Не покоримся, братцы! Немыслимо положить оружие.
Выкатим, братцы, товарищ Федя, пулемет да и, пожалуйста, стрельнем, жажахнем по клешникам.
И стрельнули бы (живут одни великолепной жизнью, а другие погибают в мерзости), да Федюшка тут выступил.