— Так думаете вы, люди. Абсолютное добро существует, и это тоже движение. Человек за миллионы лет привык к злу и не может помыслить мироздание без него. Но мир изначально создавался без зла.
— А зачем ты путешествуешь?
— Хочу познать вселенную.
— Интересно, — задумчиво сказала Марина. — Почему я все-таки тебе верю?
— Знаешь, был такой случай. Однажды к Будде пришел человек и сказал: «Я поверю в твое величие и святость, и пойду за тобой, и буду верным твоим учеником, но если ты мне покажешь чудо». Гаутама согласился и показал чудо. Тогда человек воскликнул: «О, Великий Будда, я пойду за тобой и исполню любое твое поручение, и буду тебе самым верным учеником, только скажи». Гаутама и сказал: «Уйди прочь, ты мне больше не нужен».
— А какое чудо показал Будда?
— Рождение человека, но не в физическом смысле, кончено, а в духовном.
Возникла пауза. Он пристально посмотрел на нее и вновь не мог понять чувства, поселившегося в сердце. Где-то он ее видел, но где? Когда?
— Ладно, спасибо за кофе. Я пойду, — сказал странник.
— Приходи еще.
Он покинул квартиру. Дверь закрылась за его спиной. Ничего не видно, так как глаза еще не привыкли к полумраку, но свет стал сочиться сквозь холодные стены, и у Альфографа все перевернулось внутри. И этот дом, и эта лестничная площадка, и эта дверь за спиной — все исчезло. Он понял. Он осознал. Аккорды света пели в центре мироздания, звенящие кристаллы возносили свои песни высоко-высоко от этих мест. Странник услышал слова: «Бог — есть любовь», и где-то в центре мира что-то стучало подобно сердцу. Он узрел цветок. Он мысленно стал отгибать лепестки миров, чтоб добраться до сердцевины. И мир за миром, эпоха за эпохой двигался странник к долгожданной цели. Альфограф увидел и вспомнил отчетливо, что где-то во вселенной вселенных его душа и душа Марины соприкоснулись, и звон, нежнее, чем звон хрусталя, огласил мир.
Он нажал кнопку звонка. Дверь медленно открылась. На пороге стояла Марина, и глаза ее были влажными.
— Как долго я искал тебя, как долго, с самого сотворения мира. Я понял, что мне не хватало, я понял, все понял, — как безумный прошептал Альфограф, обнимая Марину.
— Я тоже все вспомнила, — ответила она.
И казалось, только эти две души существовали в огромном мире, и нет ничего, кроме нее, любви, что движет солнце и светила.
…
«Мда», — выдохнул Антон, и показалось, что его голос прозвучал громко и одиноко. Ему понравился последний абзац о любви, что движет солнце и светила — прямая отсылка к «Божественной комедии» Данте Алигьери, вот только смутила дата. 1962 год — явная описка, ибо упомянутая обстановка говорила о другом времени.
Странная книга сказаний Мерриберга больше походила на искусственно придуманное собрание, будто составитель не утруждал себя. Он включил в него все подряд. Максимильян — вполне бы сошел за древнюю легенду в современной обработке. Альфограф — короткая вполне современная история. Ефремов не был специалистом, да и судить по двум сказкам сложно, но неотступное ощущение надуманности не прошло после прочтения. Искусственность. Эклектика. И тут мысль родилась сама собой. Кабинет Анатолия в эклектичном стиле, а «Сказки Мерриберга» — тоже. Вполне хозяин мог быть автором этого сборника. Пусть он не придумал ни одной легенды, но сброшюровать их под одной обложкой мог бы. Значит, Анатолий обманул? А с какой целью?
Но мысль вернулась к истории об Альфографе. В ней упоминались звезды, вселенная, а он, Антон, сидит в чужом доме и читает сказочки вместо того, чтобы думать о работе. Он попытался переключиться, но упрямое сознание беспомощно забарахталось. Оно, как путник, взбирающийся на крутой холм, раз за разом срывалось с кручи, не могло преодолеть препятствия. Тут нужно оригинальное, неожиданное решение. Почему обсерватория никак не обнаружит сигнал внеземной цивилизации? Ефремов попытался отрешиться от привычной системы координат, но все равно почувствовал себя эпигоном чужих идей. Кроме гипотезы зоопарка ничего не возникло в сознании. Ни одной полезной мысли. Тишина как в кабинете. Такая же эклектика, полный бардак. «А может, — решил Антон, — все на самом деле так? Банально и грустно. Инопланетяне не выходят на связь, а только наблюдают, подобно людям, что, придя в зоопарк, с интересом смотрят за животными. Для них это развлечение. Не более. В таком случае, действительно, для чего им устанавливать контакт, если цель иная — подглядеть. Проблема внеземного общения ни технического толка, ни языковая, а телеологическая. Другое сообщество — другая цель, другой путь в пространстве и времени. Исторические дороги идут параллельно, они могут быть до невозможности близки друг к другу, но не пересекаться. Ладно, к черту всю философию. Завтра».
Ефремов решил прочитать следующую легенду, но тут же, закрыв книгу, отложил ее. Глаза устали. Под веки будто песка насыпали. Он закрыл глаза и забылся, поплыл в мареве сновидения.
Ему приснилась холодная зимняя ночь. Небо было спрятано тучами, но вот они разошлись, открыв черный бархат человеческому взору. В расширившейся пустоте звезды засияли пронзительно и ярко. Антон стоял на каком-то возвышении, и с него город вдалеке казался навеки замерзшим в вольном морозном воздухе. Фонари над мостовыми горели, как в черном хрустале, как капли рыбьего жира, подсвеченные изнутри. Ефремов поежился. Он был в двубортной наглухо застегнутой шубе с котиковым воротником. Почему-то сознание подсказало, что это котиковый воротник, а так же оно шепнуло, что под верхней одеждой есть черный пиджак. Антон стоял с непокрытой головой. Затем он проследовал в дежурный кабинет, а оттуда вышел в круглый зал обсерватории. Мороз, крепчавший снаружи, царил и здесь. Полумрак сгустился до полной тьмы. Уже с трудом различались меридиональные деления и галерея, опоясывающая зал, словно хоры в храме. На никеле приборов, на полированной фанере лежали одинокие круги света, отбрасываемые лампами. Ефремов заметил пульт управления телескопом с циферблатом кварцевых часов, а в стороне — столы, заваленными атласами, диапозитивами и звездными каталогами.