Наука, понятно, не жалует Господа Бога — стоило ли творить столь скучную и стерильную вселенную? Но живут не ради красот и развлечений, а ради долга и необходимости.
С давних пор в мозги правдолюбцев заползла такая максима: красота есть ложь, а безобразие — правда. Гниющая плоть, трупы, скелеты не обманут, они истинны. Удивительно самодовольство расхожих фраз: ага, правда глаза колет; правду-то неохота слушать; ты не прикрывайся красивыми словами, ты правду скажи и т. п. Поэзия утвердила максиму сию.
Данный обман не что иное, как субтильное тело души или формализующий принцип, связанный с плотью исключительно через кровь. Под влиянием механической монотонности кровь теряет собственный ритм и наступает ее постепенная пассивность. Субъект переходит в «царство количества», где торжествует общественное мнение и работа. Пассивность крови порождает скуку, пустоту, болезни, субъект безвольно отдается социальным радостям и болеутолителям. В таком благоприятном климате и проявилась современная медицина, инфернальному величию коей позавидовал бы даже господин Дракула. Рассказывать о ее методах малоприятно, к тому же любой гражданин вполне осведомлен о таковых.
Как же люди лечились до торжества позитивизма?
Великий Пан, увлеченный прелестями нимфы Сиринкс, преследовал ее в лесах и болотах. Наконец боги, потешаясь над тщетными его усилиями, обратили нимфу в тростник. Пан, нисколько не огорченный, потребовал воска у лесных пчел, срезал семь тростинок, прикинул на глазок межпланетные дистанции и смастерил свирель. Новый инструмент обрадовал, прежде всего, пастухов. В архаической Греции не использовали собак для надзора, и стадо зачастую разбредалось. Заслышав мелодию, овцы либо коровы спешили на сборное место. Флейта Пана, сиринкс, могла по желанию менять времена года, пробуждать любовь, лечить камни, растения, зверей, людей. Однако этот магический инструмент не годился для музыкального диалога. Два сиринкса нельзя настроить гармонически. Божество дикой природы, Пан совсем не стремился к миролюбию и согласию в коллективе…
Обычно считают Аполлона покровителем полифонии, родоначальником математических пропорций, богом рациональной упорядоченности и противником дионисизма. Это в высокой степени сомнительно и, скорей всего, объясняется христианской трактовкой, ибо христиане не мыслят ничего на свете вне борьбы оппозиций. Античный философ Аристоксен, упоминая о состязании Пана и Аполлона, сиринкса и лиры, просто констатирует конфликт аккорда и дикой, одинокой мелодии, музыки цивилизованной и музыки девственной натуры.
Музыка. Ферматы, форманты, мелизмы, глиссандо — специальные слова. Музыка с давних пор не игра, но специальность. Музыкой занимаются смолоду, посещают лекции, барабанят гаммы, таскают футляры, вытирают заплеванный мундштук, воруют скрипки Страдивари и т. д. Современная зараза «гениальности» отравила музыку прежде всего: пианист трясет вдохновенной гривой, вкрадчиво ласкает клавиши, потом бум-м-м — полнозвучный аккорд потрясает публику, возбужденную инъекцией Брамса либо Чайковского..
Музыка. Гадание по тетиве лука: оленью жилу дергают большим пальцем левой руки, напряженность монохорда пробуждается из первобытного лона молчания. Гудение монохорда настораживает пчелу, дикий шиповник вздрагивает, голова колокольчика замирает, дятел прекращает работу, колорит облака меняется: угроза, тайная всеобщая связь, магия, доисторические времена.
Пифагор перевел это гудение на язык чисел: монохорд, разделенный пополам, дает октаву выше, на две трети квинту, на три четверти — кварту и т. д. Правильный ряд обертонов присущ объектам, гармоническим для греческого слуха. Греческий, затем латинский космос организован музыкой сфер: двенадцать зодиакальных созвездий — двенадцать основных ладов, семь планет — семь струн лиры Аполлона. Для поздних эпох это всего лишь числовая спекуляция — ведь необходимо сначала услышать вселенский аккорд, потом расчитать интервалы. Однако многие после Пифагора слышали музыку сфер, правда, каждый раз приходили к разным выводам. Один из последних музыкальных «чертежей» — monochordum mundanum — «вселенский монохорд» Роберта Фладда (1617) отражает современный дуализм: интервал от земли до эмпирея — двойная октава (дисдиапазон); первая октава — земля-солнце — названа «материальной», вторая — солнце-эмпирей — «духовной».
Это, согласно классификации барокко, musica mundana. Далее идет musica humana — соотношения четырех темпераментов, духа, души и тела. На последнем месте musica instrumentalis — музыка в обычном понимании. Все эти разновидности объединены принципом всеобщей гармонии, легитимном как в макро-, так и в микрокосме. Только дикая природа, которая на периферии расплывается в хаос, не очень-то повинуется этому принципу.
Европейская цивилизация основана в пропорциях этой «предустановленной гармонии» (harmonia predestinata), определяющей любые аспекты бытия. Когда нам делают замечания: вы слишком повышаете голос, рассуждаете монотонно и долго, не даете никому слова сказать, то обвиняют нас в нарушении мелодистики и гармонии musica humana. Отсюда выражения: хороший тон, дурной тон. «Крикливо» одетый субъект раздражает нарушением гармонической связи между красками, ростом, фигурой; если он сверх того залезет в чужой карман, к диссонансу эстетическому прибавится еще и этический. То же самое касается нравственного или физического уродства. Если некто страдает хромотой или клептоманией, его склонны подозревать в общем дискордансе. Если субъект имеет пристрастие к самоистязанию, скажем, покрывается прыщами или попадает в тюрьму, он сам в этом виноват. Это забавно обыграно у Гашека в «Бравом солдате Швейке»: агент спрашивает посетителя кафе насчет убийства в Сараево, ответ такой: не будь болваном и растяпой, не давай себя убивать. Итак: личные пороки, страдания, несчастья суть нарушения предустановленной индивидуальной гармонии, harmonia predestinata individualis или судьбы. Но разве не случается злой судьбы? Нет. Сплошь и рядом случается неверное понимание внутреннего лада.
Обертоновый ряд не содержит минорной гаммы, минор просто отражение мажора, минор тяготеет к разрешению в мажоре, любая каденция — хорошая каденция, любой конец великолепен. Уподобим индивида музыкальному инструменту, а семью, группу, коллектив — ансамблю, оркестру. Дирижер, солисты, оркестранты одушевлены единым порывом. Такое «идеальное общество» вполне способно сыграть финал девятой симфонии Бетховена. Не так ли?
По схеме расчисленной гармонии так. Однако цивилизованный мир никогда не уподобится симфоническому оркестру, равно как число никогда не объяснит монохорда.
Сумма отрезков прямой линии меньше этой прямой, так как правило Аристотеля гласит: целое больше составляющих. Октава больше вместе взятых квинты и кварты, квинта больше двух терций, к тому же точной фиксации интервала препятствует постоянная флуктуация интенсивности, тембра, длительности. Отсюда следует: деление монохорда на интервалы произвольно и зависит от замысла и внутреннего лада экспериментатора.
Отношение цивилизованного человека к миру обострилось экзистенциальным «либо-либо», принципиальным дуализмом. Необходимо покорить, использовать дикую природу, которая суть дьявол. Библейский Адам с этой задачей не справился. Теофания Христа возвестила становление новых людей, равных друг другу в обособленности от природы. Эта обособленность настолько въелась в нашу кровь, что позитивистская теория происхождения человека от обезьяны произвела в публике скандальное впечатление. Одиночество в космосе, случайность рождения, неизбежность смерти — этот европейский пессимизм породил, в конце концов, экзистенциальное равенство, которое, в сущности, уничтожило наследственную иерархию. Сначала сердобольные, сентиментальные обличители дворянских привилегий завопили о равном распределении материальных благ, затем демон равномерности вообще воссиял над европейской цивилизацией. После механических часов, равномерного деления пространства, равномерного распределения земного шара по меридианам и параллелям настал черед музыки. Во всем этом проявилась четкая тенденция позитивизма — пренебрежение мелкими неравенствами и неточностями ради удобства общей схемы. Из необходимости универсальной настройки октаву поделили на двенадцать полутонов. Это прямое насилие, поскольку обертоновый ряд не знает точного полутона, то есть интервала «в сто центов». Таким образом, диатоника и энгармония утратили смысл и превратились в простые вариации базового хроматизма, подобно тому, как специфика материальных благ стала измеряться денежной цифрой. Это типичное отношение экспериментатора к материи, материалу. Объективно, одинаково, однородно. Клавесин, лютня, скрипка, флейта — инструменты весьма различной функциональности, но они — инструменты, обязанные повиноваться общим законам музыкального континуума. Знаменитый физик Герман Гельмгольц писал: «Музыку, основанную на темперированной гамме, следует считать весьма несовершенной. Если мы с ней соглашаемся или даже восторгаемся ею, значит наш слух был фальсифицирован с детства»[60]