С тех пор как Сатурн алмазной косой отрезал фаллос Ураноса, материя оплодотворяется посредством изначально ей присущих мужских компонентов, посредством Приапа[76]. Рассмотрим рисунок «Парадигмы» Николая Кузанского. Два равнобедренных треугольника вертикально входят друг в друга, касаясь вершинами оснований. Основание верхнего треугольника суть «формирующий свет», «верхнее небо», «интеллект», основание нижнего — «иное», «тьма». Посредине — луна, лунное небо. Судя по всему, подлунный мир отпал от «верхнего неба», и рисунок Николая Кузанского ныне иррелевантен, поскольку белая цивилизация надежно погрузилась в «иное». Земные данности, лишенные небесного огня Эроса, потеряли магические симпатии и антипатии и стали «просто объектами», доступными формуляции и номинации — без эйдетических фенотипов или индивидуальных законов собственного бытия. Но каждый человек суть челнок ткацкого станка и не может сновать туда сюда в полной сумятице: ему необходимы какие-то вертикальные константы — небесные, родовые, племенные, социальные. Эффективность этих констант зависит от степени их вневременности и всеобщности. Школа Платона предложила в качестве таковых «благо», «справедливость», «любовь», «красоту», «гармонию». Однако спускаясь по вертикали от «формообразующего света» в «иное», от «благородства» к «вульгаризму» константы эти бледнеют и тускнеют. На стадии «лунного света» еще сохраняется «отражение традиции Интеллекта», повелительность воспоминания, «так надо» или «так заповедано предками». Божественность этих констант, исходящих от прогенитора Ураноса, еще встает ослепительной радугой над лунной ночью. Но сыновья уже давно спрашивают отцов: если данные константы божественны, то боги либо бессильны, либо покинули нашу обитель — земную стихию. Нам уже давно непонятны строки Агриппы д’Обинье: «Моя любовь не нуждается во взаимности, а потому огонь моей любви никогда не дает дыма». Нам, напротив, очень нужна взаимность, очень нужна собственность.
«Нисхождением в „иное“, — пишет Николай Кузанский, — объясняется переход индивидуального в общее, отчетливого в неотчетливое, света в тьму, тонкого в грубое, духа в тело». Добавим: настоящего момента — в прошлое и будущее, изобилия в лишенность, целого в части. Касательно последнего. Целое делает таковым качество или сумма качеств. Это нечто мгновенное, неуловимое, основное, вне причин и следствий, его нельзя наследовать, оно не генетично, не генотипично. Качество отвечает за индивидуальный фенотип, то есть за неповторимость какой-либо данности (человека, дерева, облака, события) во времени и пространстве. Признавать целое лишь суммой частей, вне категории совершенно непознаваемого качества, значит превращать это целое в собственную модель. Склеивать разбитую чашку, воссоздавать событие по его следствиям, судить человека по его поступкам, значит конструировать копии в лунной рефлексии. От диады «эйдос — форма» исходит качественное содержание данности, «вертикальная нить ткацкого станка», индивидуальный фенотип, который образует «избирательное сродство» магических резонансов или эйдетический ряд. Золото родственно в этом смысле солнцу, петуху, алмазу, льву; серебро, сапфир, топаз входят в свои эйдетические ряды. Здесь имеется в виду небесно-патернальное родство. Когда оное отсутствует, остается генетическая материальная субстанция, более или менее похожая на пракрити индуизма.
По мнению новой науки, уголь и алмаз отличаются только разной структурой атомов углерода.
Подобное утверждение пренебрегает небесно-патернальным началом вещей. Согласно «Парадигме» Николая Кузанского, фаллос при нисхождении в «иное» теряет независимость и превращается в пенис — инструмент всевластной материальной стихии. Демография, статистика, планирование семьи, спаривание. Отрицательно заряженные сперматозоиды контактируют с положительно заряженными яйцеклетками. Бытовое электричество, автоматический процесс. Человечество составлено не из мужчин и женщин, но из людей. Дух — это рацио, душа — рецептор деловой морали. Все остальное — чепуха, дилетантство. Пусть бездельники и маргиналы читают от скуки «Тимея» Платона или «Сумму теологии» Фомы Аквинского, приличным людям сие ни к чему.
Однако цивилизация, основанная на равномерной темперации и концепции «человека-машины», не имеет шансов выжить. Стремление свести «к людям» и «статистическим единицам» мужчину и женщину, монаду и диаду донельзя абсурдно. Рационалисты вряд ли реализуют свою грезу о механико-белковых гуманоидах, которые в тесной дружбе с манекенами, роботами и музеем восковых фигур откроют двери анабиотического рая. Фридрих Георг Юнгер высказал очень дельное соображение в книге «Совершенство техники»: агрессия технической мысли возрастает по мере пассивной податливости ресурсов. «Рациональное мышление, — пишет Юнгер, — привело в движение гигантские стихийные силы. Если посмотреть вокруг, может показаться, что мы находимся в огромной кузнице, где яростно кипит работа, но в работе этой есть нечто лихорадочное, какая-то нервическая напряженность. В промышленном пейзаже чувствуется нечто вулканическое, это кузница циклопов. Хитроумные машины, автоматически выполняющие однообразные действия, до отказа переполнены мощными стихийными силами».
Зловещий кошмар механизма хорошо чувствовался уже на заре технической эры. Вспомним ужас Э. Т. А. Гофмана перед автоматом («Песочный человек») или удивительное описание бунта корабельной каронады в романе Виктора Гюго «Девяносто третий год»: «Четыре колеса каронады многократно прошлись по телам убитых ею людей, рассекли их на части, измололи, искромсали на десятки кусков, которые перекатывались по нижней палубе… казалось, пушка обладала душой, исполненной ненависти и злобы…»
Человек Просвещения объявил себя земным демиургом, вселенную — механизмом, Богу отвел поначалу роль часовщика, но потом заменил Бога жесткой детерминацией законов природы. Религия, искусство, любовь, магия — все это разом полетело к черту. Гегель отлично определил антропоцентризм: «Внутренний центр природы — мысль, обретающая бытие только в человеческом сознании». Надобно оговориться: антропоцентрик — нечто противоположное Адаму Кадмону или микрокосму. Новый земной демиург объявил стихию земли планетой и песчинкой в бесконечной вселенской ночи. Никогда матриархат (в обозримой истории) не праздновал столь оглушительной победы.
Мужчина, кто он? Эмбрион в лоне матери ночи, универсальный солдат, сперматозоид среди миллиардов собратьев? Строка «Я — раб, я — царь, я — червь, я — бог» констатирует паническую сумятицу нового человека. Страх будущего, страх смерти довлеет ему. Подобный климат хорош для Достоевского, Кафки, Селина, Сартра, но никак не для волшебной сказки.
Парацельс писал в Mysteria magna: «Натура, космос и все его данности — единое великое целое, организм, где все согласуется меж собой и нет ничего мертвого. Космос — пространная живая сущность. Нет ничего телесного, что не таило бы в себе духовного, не существует ничего, что не таило бы в себе жизни.
Жизнь это не только движение, живут не только люди и звери, но и любые материальные вещи. Нет смерти в природе — угасание какой-либо данности есть погружение в другую матку, растворение первого рождения и становление новой натуры».
Подобное мнение предполагает насыщенность четырех космических стихий жизнью бесчисленных разнообразий. В работе Opus paramirum Парацельс рассказывает об элементалах, о саламандрах и фламмарозах огня, сильфах воздуха, ундинах и тритонах воды, гномах и хтонах земли, о диэмеях драгоценных камней и т. д. Чуть позже Парацельса великий французский поэт Пьер Ронсар издал «Гимн демонам»:
76
В мифологии «приапом» называют также пенис-язык великой матери Кибелы, коим она, склоняясь, реализует автопрегнацию.