Влетели, ворвались и двигались к лифту сомкнутым кругом и в центре сомкнутого круга их черных голов светилось нечто.
Приблизились. И это «нечто» оказалось не что иное, как лысая голова какого-то дяденыси. Лысая голова, крытая по периферии венчиками и пучками седых волос.
Приблизились. Дяденька оказался бодрым, ладным и крепким стариканом. Одетый чистенько, он с невероятным любопытством озирался вокруг. Дескать, ничего не знаю, ничего и не ведаю, ведите меня, куда хотите, люди добрые, а только по дороге не зарежьте.
Лифт. Тут, наконец, подошел лифт, и молодые люди внезапно зашипели, как будто они были не молодые люди, а ужи.
— Пш-ш, пш-пш, — шипели они, оттесняя шалопая в сторону. — Пш-пш. Позвольте! Минутку! Мы только подымем, мы подымем товарища, гыу-гх-емм. Он приехал. Его ждут.
— Ах, как прелестно, но все же где я? — продолжал якобы ничего не понимать дяденька, лицо которого показалось шалопаю до боли знакомым.
Лифт. Тут молодые люди принялись и за дяденьку-старикана.
— Пожалуйте, пожалуйте. Так вам будет удобней, — говорили молодые люди, запихивая до боли знакомое лицо в кабину.
Говорили, толкали, пихали и сами, между делом, пытались забраться туда же.
Но дяденька-старикан оказался вовсе не какой-нибудь там надзвездный дурак. Он лукаво погрозил молодежи розовым пальчиком, отчего та брызнула в стороны и вверх по ступеням в целях скорейшей встречи.
Шалопай стоял всеми забытый.
Дверцы закрылись и были закрытые, но лифт никуда не поехал, потому что дверцы открылись и оттуда высунулся дяденька, и сказал, приманив шалопая уже использованным пальчиком.
— Простите! Вы, кажется, хотели ехать? Тут такая кутерьма. Простите. Хотели?
— Ну, хотел, — отвечал шалопай, не трогаясь с места.
— Вот и чудненько. Поехали.
И они поехали. Дяденька-старикан строго глядел в зеркало и выглядел орлом. Шалопай же увлекся изучением деревянной стенки, где было вырезано ножом слово «опорос».
Ну и конечно. Догадываетесь? Ясно, что это должно было случиться, потому что, как же иначе? И это случилось: лифт застрял меж этажей.
Воцарилось и установилось молчание. Первым его нарушил дяденька.
— Ну что, застряли, коллега? — ласково заметил он.
Отчего шалопай почувствовал сильнейшее раздражение и решился ответить так:
— Застрять-то застряли, а только какой я вам к черту коллега? Тамбовский волк вам коллега.
— Ну уж, — не смутился старикан, завязывая беседу. — Эко резко-то. Молодость. Стихи пишете или прозу? Литературные неудачи, наверное? Ничего, в молодости все пишут.
До боли знакомое лицо.
— С чего это вы взяли, что я пишу?
— Но ведь мы с вами в издательстве, как-никак.
— А хоть бы где бы мы с вами не были. Хоть у первопечатника Ивана Федорова, — глупо грубил шалопай. — Если хочите, то пишу, но лишь многочисленные открытки друзьям, родным и знакомым, поздравляющие с различными праздниками.
— «Хочите». Ишь! Скромность сатанинская… А тогда что же вы здесь делаете, молодой человек?
— Я сюда попал, потому что у меня тут работает подружка, и мы с ней сейчас пойдем в кино, если она сможет уйти.
— A-а. В кино. Ну, идите, идите.
Старикан зевнул. Шалопай со злобой смотрел на до боли знакомое лицо. Лицо молчало.
И лифт не работал. Уж и тревога случилась. Уж и молодые люди носились по лестницам, в беспокойстве звеня подковками башмаков. Ужи крик раздался: «Слесаря! Слесаря!»
И слесарь куда-то пропал.
— А что вы с ней собрались смотреть? — неожиданно продолжило лицо.
— Все, что угодно.
— Вот видите! Все, что угодно. А ведь хотели бы посмотреть что-либо хорошее. Или нехорошее. Например, фильм «Тарзан».
— Хотел бы.
— Вот видите! — радовался старикан. — Вы колеблетесь и не знаете, и не можете. Из чего явствует, молодой человек, что у вас в голове туман.
— А у вас — свинец. Цельная чушка расплавленного свинца. Он уже застыл.
— Ой-ой-ой! Какой глупый максимализм! — огорчился дяденька.
Тут шалопай решился начать обличения.
— Я вот что думаю. Я вот все думаю, думаю и додуматься никак не могу. Я ведь вас сразу узнал. Я все думаю, зачем вы пишете? А? Ну, зачем? Бросьте вы это дело. А вообще-то пишите! Вы нужны. Вы просто необходимы, как эталон для грядущей техники. Потому что скоро отладят машины, и они со страшной силой будут шпарить произведения а ля Вы.
Молодые люди все бегали и носились. Они бегали и перекликались, аукались тоненькими голосами.