Сумели, сказали, снимаем шляпу… Сняли шляпу, долго стоим на морозном ветру. Голова стынет, может быть меннингит, загнешься, по районным поликлиникам гуляючи… Шляпу надеваем обратно…
Итак, немного о квартире Ирины Аркадьевны. Квартира эта однокомнатная, но квартира у нее славная: теплая, солнечная, сухая. Интерьер? Интерьер интеллигентного сов. (современного) человека конца семидесятых XX. Кое-что даже и зарубежное — календарь цветной, французские рушнички, сумки полиэтиленовые — «Абба», «Бони-эМ» да «Монтана», ну, ковер, конечно же, весь пол затянут серым паласом. Кресло никелированное, как у врача. ТВ (цветн.), письменный стол, концертная домра, много кофе. «Будете пить кофе? Сейчас сварим кофе. Я не начинаю свой день без чашечки кофе. Знаете, они могли сделать все, что угодно, но поднимать цены на кофе — это, знаете ли…»
Зачем Ирина Аркадьевна играла на домре-прима 2, это понятно и дураку: она думала, что ОНИ ее будут пускать за границу в составе профессионального оркестра народных инструментов. Но покойник-муж, чей скорбный фотопортрет с бородавкой на носу украшал пустую белую стену, что-то там такое наподписывал в защиту там кого-то или против танков, да вдобавок еще и писатель из Парижа позванивал, так что Ирину Аркадьевну только в Монголию и пустили один раз, сыграть для размещанных там советских частей вальс из оперы «Иван Сусанин».
Совершенно не хочу злобствовать, потому что я очень добрый человек, и поверьте, что я не глумлюсь над «шестидесятниками», я искренне уважаю их, хоть и имею на их счет свои представления. Я не хочу злобствовать, и я не стану говорить о дальнейшей жизни Ирины Аркадьевны после внезапной смерти знаменитого мужа, который вздумал доказать приятелю, что он, пятидесятилетний человек, свободно может плавать в ледяной волжской воде (г. Тутаев, весна 1969-го), не стану описывать ее увлечения, ее взаимоотношения с «творческой молодежью» (это вы и на моем примере видите!), не упомяну даже о ее «салоне», где считали, что Галич конечно же выше Высоцкого, а вот Аверинцев — это настолько уникальное явление, что он годится для любой системы и в этом смысле является непременно эталоном, хотя естественно, по степени таланта он «тянет на гения», это не всякому дано, а эталон — лишь потому, что хватит в самом деле кулаками махать, устали кулаки, ОНИ УСТАЛИ[8], хватит — бетонную стену кулаками не прошибешь, нужно это шестиплоскостное пространство облагородить — сыграть Мольера на старофранцузском языке, Генделем в стену хуйнуть, авось и рассыплется стена от Генделя, от Мольера да от Ирины Аркадьевны, хватит махать кулаками…
Конец истерики. И мне хватит махать языком, раз уж взялся я описывать, как Ирина Аркадьевна возвращалась глубочайшей ночью одна домой и что с ней потом случилось, это в конце концов делает меня просто смешным, истерики на бумаге разводить, это непрофессионально даже в конце-то концов. «В Росси все занимаются не своим делом,» — сказал мне один француз. Цитата, наверное… У меня нет систематического гуманитарного образования. Меня не приняли в МГУ, Литинститут и ВГИК. И правильно сделали — будь у меня систематическое гуманитарное образование, я б вам такого понаписал!..
В МГУ — рабочего стажа не было, требовалось два года рабочего стажа, в Литинституте — не прошел творческий конкурс, несмотря на русскую народность, во ВГИКе сочинил этюд про распивание самогонки председателем колхоза вкупе с бухгалтером, тишайшим Коленькой… Приняли, было, в Союз писателей, да и оттуда недавно выперли. Неправильно все это… Я бы мог послужить Отчизне, да мне не дают… И хватит, хватит!..
Повторяю вам торжественно, тихо, мерно и скромно, что —
…Ирина Аркадьевна, сорока двух лет, со следами былой красоты на моложавом лице, частенько возвращалась в свою квартиру глубочайшей ночью, ибо это было связано с ее профессией, заключавшейся в игре на домре-прима 2 в профессиональном оркестре народных инструментов. Хотя уродом ее никак нельзя было назвать, но была Ирина Аркадьевна собой нехороша — какая-то торговая была ее красота, и голова у нее была совершенно песья. Болезни сорокадвухлетнего возраста не коснулись Ирины Аркадьевны, она, выйдя из такси, ступала легко и свободно, а домру свою, кормилицу, домру-прима 2, народный русский инструмент в кожаном футляре, ласково прижимала к боку. И не от такой уж большой любви, а от того, что домра та была концертная, очень дорогая, домра стоила больших денег и обогащала Ирину Аркадьевну, а все остальное только разоряло ее, и в идеалистическом и в материалистическом понимании этого глагола.