С минуту продолжалось молчание, и только фарфоровые часы на камине стучали все громче и громче, как бы говоря: «я, время, здесь; не составляйте ваших планов, маленькие смертные, забывая обо мне! Я переменяю ваши мысли, ваши желания. Вы только мои игрушки».
— Так, что же вы хотите сделать? — спросила, наконец, госпожа Эппингтон.
— То, что нужно. Мы все этого хотим. Я распрощаюсь с Гарри, научусь любить своего мужа и останусь жить в тихом домашнем покое. О, ведь, это так легко… хотеть!
Лицо молодой женщины исказилось смехом, который ее сильно старил. В этот момент лицо ее стало жестоким и злым, и старая женщина с болью вспоминала о другом лице, чистом, светлом лице девушки, которая одна облагораживала их грубый дом.
Как при блеске молнии мы видим весь горизонт, так и госпожа Эппингтон вдруг увидала всю жизнь своего ребенка. Позолоченные, уставленные мебелью комнаты исчезли. Она и девочка с большими глазами, со светлыми волосами, единственная из детей, которую она тогда понимала, играли в тени арки. То она была волком, пожирающим поцелуями Эдит, игравшую «Красную шапочку», то она была принцем Сандрильоны, то ее двумя злыми сестрами; то в самой любимой игре мистрисс Эппингтон была великолепной принцессой, очарованной злым драконом, и потому казавшейся старой женщиной. Кудрявая Эдит сражалась с драконом, которого представляла трехногая лошадь, и убивала его с криком и шумом. Затем мистрисс Эппингтон вновь становилась великолепной принцессой и вместе с Эдит возвращалась домой.
В эти же самые часы дурное поведение «генерала», дерзости мясника и высокомерие, с которым с ними обращалась кузина Жанна, забывались.
Игры кончались. Маленькая кудрявая головка склонялась к ее груди «только на пять минуток», тогда как нетерпеливый маленький мозг задавал бесконечные вопросы, которые в тысячах форм постоянно предлагают дети.
— Что такое жизнь, мама? Я очень мала, и думаю, пока не начинаю бояться. О, мама, скажи мне, что такое жизнь?
Отвечала ли она разумно на эти вопросы? Не следовало ли относиться к ним с большой серьезностью? Могла ли жизнь руководиться только прописными правилами? Она отвечала так, как отвечали ей в те дни, когда она сама задавала эти вопросы. Не следовало ли ей самой подумать об этом?
Вдруг Эдит становится на колени перед ней.
— Я постараюсь, мама, поступать хорошо!
Это было обыкновенным детским криком, криком нас всех детей, пока мать-природа не возьмет и не пошлет нас спать.
Теперь они обняли друг друга, и так вновь сели вместе, и свет, проходивший с востока на запад, вновь посетил их.
Переговоры между мужчинами имели большой результат. Но они не велись с той тонкостью, с какой намеревался вести их мистер Эппингтон, гордившийся своими дипломатическими способностями.
В самом деле, этот господин был очевидно в очень большом затруднении, так как когда подошло время для разговора, и мистер Блек, действовавший всегда прямо, — спросил его: Сколько?
Мистер Эппингтон совершенно смешался.
— Не в этом дело. По крайней мере я пришел не за этим, — в смущении ответил он.
— Так зачем же вы пришли?
В душе Эппингтон не сознавал себя дураком и, пожалуй, имел на это некоторое право. Он хотел разыграть роль опытного адвоката, добывающего сведения, но не дающего их. Благодаря своей ошибке, он очутился на месте свидетеля.
— О, ничего, ничего, — был слабый ответ, — я пришел только посмотреть, как поживает Эдит.
— Так же точно, как и вчера, ночью, за обедом, когда вы были здесь, — ответил Блек. — Ну же, рассказывайте, в чем дело?
Казалось, что это будет теперь действительно самым лучшим, и мистер Эппингтон решился.
— Не думаете ли вы, — сказал он, — боязливо оглядывая комнату, чтобы убедиться в том, что они наедине, — что вот этот молодой Сеннет слишком уж много вертится тут в доме?
Блек в удивлении посмотрел на него.
— Само собою разумеется, мы знаем, что, вообще, все в порядке… Это самый славный молодой человек… и Эдит… и все это, само собою разумеется, глупо, но…
— Но, что?
— Да будут говорить.
— Что же говорить?
Тот пожал плечами.
Блек встал. Он выглядел очень дурно, когда сердился, и его речь становилась немного грубой.
— Скажите им, чтобы они смотрели за своими собственными делами, и оставили меня и мою жену в покое.
Таков был смысл его речи, но выражался он более подробно и в более сильных выражениях.
— Но, мой дорогой Блек, — настаивал мистер Эппингтон, — ради вас самих, умно ли это? Между ними было что-то вроде дружбы, как часто бывает между детьми. Ничего серьезного, но все-таки это дает известную окраску для сплетен. Простите меня, но я — ее отец и не хочу, чтобы о моей дочери говорили дурно.