Последующие письма Тересы меня успокоили. Ухаживая за стариком, как сиделка, она благодаря его временной слабости, отцовской любви и вере в мою рыцарскую честь, сумела смягчить его гнев и уговорила не затевать ссору. Что сделано, то сделано. Следовало как можно тщательнее скрывать ее ошибку; когда мы поженимся, а это произойдет немедленно, мы надолго отправимся в путешествие – в Чили, в Европу, в Парагвай, куда угодно – и вернемся с ребенком, тут уж никто ничего не скажет. Но старик «хотел поговорить со мной, выучить меня уму-разуму, потребовать гарантий, что я сдержу слово, а не то и женить без проволочки. Это было бы лучше всего!». Мысли о мести, о крови он пока что оставил; однако опасность лишь сменила личину: женитьба была неизбежна, если только я не хотел почувствовать на себе тяжелую руку дона Ихинио или. напротив, дать ему почувствовать свою. Но это могло вызвать ужасающий скандал, привлечь к нам все взгляды и неизбежно повредить моему будущему; ведь, если ошибки, а то и преступления, не получившие огласки и не затрагивающие приличий, в провинции легко прощают и даже забывают, то уж того, кто дерзко нарушил установленный общественный порядок, постигнет всеобщее и беспощадное осуждение.
XVIII
Политическая обстановка накалялась с каждым днем. В стране началось брожение, Буэнос-Айрес готовился с оружием в руках выступить против национального правительства при более или менее сомнительной поддержке двух или трех провинций. Нашей партии можно было ничего серьезного не опасаться, так как народ по традиции был противником столицы; но в неспокойные времена всегда находятся честолюбцы, готовые извлечь выгоду из обстоятельств, и местная оппозиция вполне могла воспользоваться случаем, чтобы вызвать смену правительства и тем самым прийти к власти. Это понимали люди, обладавшие известной проницательностью. Легко было заметить, что оппозиционеры тайно шевелились, готовясь не то к вылазке, не то к небольшой революции, каких было в те времена предостаточно. Меньше всего они думали о поддержке Буэнос-Айреса, зато уже очень давно мечтали свергнуть губернатора, дона Карлоса Камино, которого ругали на все корки и сравнивали с самим сатаной. Камино справлялся со своими обязанностями не хуже других, но ему не могли простить его распущенность, а особенно пристрастие к прекрасному полу низшего разбора и не очень пристойные похождения, в которых ему сопутствовал только его помощник Гаспар Крус, грубый мужлан, храбрый, как солдат, верный, как пес, для которого весь мир воплощался в губернаторе, по его ограниченному, тупому разумению – личности исключительной, почти божественной. Камино был мужем почтенной матроны, благонравной и богомольной, отцом двух прелестных умных девиц, но все же его совершенно искренне считали преступником в кругу порядочных людей и, не без притворства и злого умысла, в кругах менее уважаемых, но заинтересованных в умалении его престижа. В общем, многие относились к нему как к развращенному тирану и если и не стремились свергнуть его, то не стали бы ничего делать в его защиту.
Я вполне ясно понял, какие выгоды сулит мне это положение, и не замедлил им воспользоваться. Однажды вечером на приеме у губернатора я завел речь о народных волнениях, заявив, что, по моему мнению, они гораздо серьезнее, чем о них думают. Некоторые гости, готовые из тупого лакейства отрицать очевидность, если она неприятна тому, перед кем они заискивают, – пусть даже это грозит ему опасностью, – смеясь, возразили, что меня преследуют видения и пугают призраки.
– Нет, я говорю не наобум! – воскликнул я. – У меня есть доказательства, и если губернатор захочет выслушать меня и последовать моему совету, а не почивать на лаврах, он сможет избежать серьезных неприятностей. В противном случае будет уже поздно.
Камино обеспокоился, но сумел это скрыть и, улучив удобную минуту, отвел меня в сторону и попросил рассказать все, что я знаю. Действуя в своих целях, я слегка преувеличил размеры бедствия. Оппозиция тайно вооружается – это было верно, – в городе созданы настоящие арсеналы, собираются подозрительные люди, готовые выступить по первому сигналу, каждый вечер заседает своего рода революционная ложа, есть даже связи с самой полицией, многие ее агенты состоят в заговоре.
– Но что же делает дон Мариано! – воскликнул встревоженный губернатор, имея в виду старика Вильольдо, начальника полиции.
– Дон Мариано видит не дальше своего носа, он Уже впал в детство, да и всегда был слаб, – заявил я. – В такое время вам нужен человек решительный, который не станет миндальничать и заботиться о «законности».
– Где же взять такого человека?
– Полно, губернатор! Он стоит перед вами.
– Вы? И вы думаете, что способны?…
– Задушить или остановить революцию? Да, губернатор, я на это способен! Если вы вручите мне управление полицией и предоставите свободу действий, уверяю вас, через две недели воцарится полное спокойствие. Но одно условие! Никаких глупых церемоний и неограниченные полномочия для меня! Придется немало народу засадить в тюрьму.
– Но общественное мнение…
– Э! В нынешних обстоятельствах не до щепетильности; к тому же, когда волнением охвачена вся страна, одной мелочью больше или меньше – значения не имеет. Предоставьте мне действовать, губернатор, и увидите, все будет хорошо!
– Ладно… я подумаю! – пробормотал он в замешательстве.
– Нет. Время терять нельзя. Надо решать. Назначите вы меня или не назначите, но дон Мариано Вильольдо не может оставаться на своем месте, если вы хотите сохранить губернаторский пост. Это вопрос дней, а то и часов, возможно, в этот самый момент готовится западня.
– Ладно! Решено!.. Сейчас вызываю дона Мариано, и завтра вы назначаетесь начальником полиции.
– С условием, что сохраняю свое место в законодательной палате…
– Как? Но конституция?…
– Просто лист бумаги, как говорил старик Велес. В конституции не сказано, что депутат не может быть начальником полиции. А если бы и было сказано, то в исключительных обстоятельствах… Мне важно сохранить этот пост на случай, если я уйду из полиции… или если вам вздумается освободить меня…
– В конце концов, палата решит.
– Нет. Просто я теперь же испрошу отпуск на неопределенный срок. И неограниченные полномочия, а? В нужный момент я должен действовать решительно и молниеносно…
Дон Мариано в тот же вечер по просьбе губернатора подал в отставку, и на следующий день я приступил к исполнению новых своих обязанностей начальника полиции всей провинции. Все были изумлены, никто не мог объяснить такой стремительный взлет. Раздавалось немало возражений, ведь «сопливый мальчишка» во главе полиции способен только наделать глупости. Но я, не обращая на это внимания, занялся перестановкой своих людей, отбирая комиссаров и офицеров, на которых мог рассчитывать. Задача была нелегкой, тем более что одновременно следовало наблюдать за действиями оппозиции, а потом, найдя или придумав подходящий повод, арестовать главарей, обезоружить их и, хотя бы на время, отбить им охоту к мятежам. Дни и ночи я проводил в своем кабинете, отдавая приказы, выслушивая рапорты и донесения, принимая осведомителей, распекая не внушающих доверия подчиненных, от которых все же могла быть польза. Я даже спал у себя в кабинете, чтобы всегда «стоять на посту». Оппозиционеры собирались то здесь, то там, никогда не появляясь в одном и том же месте два дня подряд, но мне нетрудно было захватить их в любой момент, так как я всегда располагал нужными сведениями о их сборищах. Однако я не торопил события, опасаясь нанести удар прежде времени и вызвать излишние порицания.
Тем временем произошел разрыв между национальным правительством и правительством Буэнос-Айреса, как будто судьба решила помогать только мне как в личных, так и в политических делах. Сообщение о событиях дошло до меня раньше, чем до губернатора: президент республики, министры и большая часть конгресса покинули столицу. Мятежный город строил укрепления, регулярные войска готовились к осаде. Борьба предстояла жестокая, потому что жители Буэнос-Айреса не собирались уступать и располагали значительными силами, объединяющими национальных гвардейцев, креольских и иностранных добровольцев и несколько отрядов ветеранов. Город был окружен траншеями, рвами и укрепленными аванпостами. Это была настоящая революция, каких уже много лет не бывало, но какой и следовало ожидать, судя по долгим и очевидным приготовлениям… Вся страна была объявлена на осадном положении.