– Когда вы думаете назначить свадьбу? – спросил, присоединившись к нам, Росаэхи.
– Как можно скорее, дон Эстанислао.
– Мне тоже этого хотелось бы. Эулалия богата, более богата, чем вы (говорю это не в укор), потому что… Отойдем-ка немножко, я вам все объясню.
Уведя меня в сторонку, он продолжал:
– Потому что у вас…
И я только рот открыл от изумления, когда он выложил на память точный перечень моего состояния, который сам я не способен был бы составить, даже потратив два месяца на розыски документов и приведение в порядок бумаг. В целом, при реализации в данный момент, мой капитал выразился бы в сумме миллион шестьсот или семьсот тысяч аргентинских песо. Далее, надо будет погасить долг банкам (но об этом сейчас нечего беспокоиться) и принять во внимание, что у меня нет никакой ренты, кроме некоторых доходов от спекуляций. Но все это неважно. У Эулалии сверхдостаточная рента, и я, «оставив в покое» мои земли, в один прекрасный день проснусь богачом.
– Пусть идет своим кодом! Пусть идет своим кодом!– твердил Росаэхи с улыбкой, сияющей на его краснощеком усатом лице погонщика мулов. – В этой стране, чтобы зарабатывать деньги, не надо делать ничего, ничего, ничего, только ждать удачи. А кочешь получить богатство работой, изволь поворачиваться, и тут уж никаких глупостей.
Меня рассмешил, но вместе с тем немного задел этот разговор, и, решив положить конец экономическим выкладкам своего будущего тестя, я заявил:
– Полно, дон Эстанислао! Я женюсь на Эулалии только потому, что люблю ее. Она самая прелестная и умная девушка в Буэнос-Айресе.
– Эулалия Гомес Эррера, – наставительно произнес старик, – это кое-что значит. Но если бы Эулалия Гомес Эррера имела бы не большее состояние, чем ее муж, это означало бы другое. Эулалия Гомес Эррера, дочь Росаэхи, – важная персона, и ее муж тоже, и отец тоже.
– О да! – воскликнула Ирма, подбежав, чтобы снова поцеловать меня.
Эулалия умирала от стыда и любви. Меня одолевало безумное желание расхохотаться. Однако я поцеловал Эулалию в лобик, обнял тещу, пожал широкую, волосатую, потную лапу Росаэхи и откланялся, сказав напоследок:
– Завтра я еду к себе в провинцию. Пробуду там несколько дней, не больше. Тем временем можно начать приготовления к свадьбе.
– Уезжаете! – горестно воскликнула Эулалия, словно для нее внезапно померк свет.
– Но я буду писать, дорогая, – шепнул я ей на ухо. – Я еду лишь затем, чтобы мы как можно скорее могли быть счастливы…
Когда я уходил, мне показалось, что в этом дворце пахнет грубым довольством, как в некоем сомнительном месте, где только что закончился праздник, граничащий с оргией. Эулалия выглядела случайно попавшим сюда цветком, томящимся без чистого воздуха.
VI
Итак, я ответил ударом на удар! Обстоятельства позволили мне отомстить, ничуть при этом не пострадав, и не только не пострадав, но, напротив, неизмеримо выиграв. Мария! Васкес!.. Ну и лица у них будут, когда они узнают, что, завладев одной из самых прекрасных женщин Буэнос-Айреса, я завладел также состоянием, не имеющим себе равных: Маурисио Гомес Эррера, знатное имя, видное положение, выдающиеся способности, огромное состояние, – все! О, обстоятельства, друзья мои! О, благодетельный оппортунизм, о, милостивая судьба, за руку ведущая своих избранников ко всем победам и вершинам!.. И месть!..
Однако следующее же утро доставило мне несколько неприятных минут. Было уже одиннадцать, когда мой камердинер осмелился разбудить меня легким стуком в дверь спальни.
– Какая-то сеньора ждет вас в гостиной…
– Болван! Велено тебе было дать мне выспаться!
– Уже одиннадцать, сеньор, и дон Марто сказал, что можно вас разбудить.
– А, ладно! Кто это там?
– Какая-то сеньора. Она не назвала себя.
Слишком много сеньор!.. Утренний проситель?… Что делать!.. Noblesse oblige…[40]
Накинув поверх пижамы robe de chambre,[41] я беззаботно направился в гостиную, полагая, что даже самого настойчивого просителя может интересовать разве лишь внешний вид панциря, укрепленного поддержкой Росаэхи.
Кто это? Я ее не знаю. Гордая осанка, строгие черные глаза, элегантный костюм, дорогая шляпка, ни одной драгоценности, ничего, что могло бы оскорбить самый взыскательный вкус.
– Сеньора… простите, но чтобы не заставлять вас ждать… С кем имею честь?…
Едва увидев меня, она поспешно встала, но не в знак любезной почтительности, а словно только и ждала моего появления, чтобы уйти.
– Я долго колебалась, прежде чем прийти к вам, – проговорила она, – и вижу, что была права. Вы даже не узнаете меня.
Легкое пришепетывание выдало ее.
– Тереса! – воскликнул я, ошеломленный настолько, что не мог больше произнести ни слова.
– Да, Тереса Ривас… Долг велел мне поговорить с вами, Маурисио, хотя бы один раз; для этого я и пришла. В моем доме растет ребенок, который скоро станет мужчиной, он имеет право спросить у меня, кто его отец… Моего сына зовут Маурисио Ривас, и это умный, добрый, трудолюбивый мальчик, более благородный…
Я молчал. Тереса оборвала себя, но тут же, сделав усилие, продолжала в глубоком волнении, почти со слезами:
– Это дитя, этот мальчик не знает нужды, он получил превосходное воспитание, потому что его мать теперь уже не пустая, невежественная провинциалочка, и он может избрать любой путь, надеяться на любое положение… если только общество не закроет перед ним свои двери… У этого мальчика нет отца…
Я чувствовал себя как на раскаленных углях. Эта неожиданная, нелепо романтическая сцена взбесила меня. Как охотно схватил бы я эту женщину за талию и без церемоний выставил на улицу! Черт бы ее побрал! Роскошное добавление к идиотской комедии у Росаэхи!
– У этого мальчика нет отца, – задыхаясь, продолжала Тереса, – и он может столкнуться с непреодолимыми препятствиями, несмотря даже на то, что достаточно богат; ведь в нашей стране, что бы ни говорили, деньги еще далеко не все. И вот, Маурисио, считая, что вы его… самый близкий друг, я пришла спросить у вас, – о, без всякой задней мысли, без всяких требований, – Маурисио, что можете вы сделать для этого несчастного ребенка?
Каким способом выпутаться из этой перипетии; как назвали бы ее драматурги? Я бросал взгляды на дверь, мечтал об ударе молнии, о приходе любого посетителя, друга или недруга, подумал даже о самоубийстве, – все казалось мне лучше, нежели это положение, грозное своей несвоевременностью и неуместностью…
О, судьба! О, злой рок! И зачем только все события нашей жизни сходятся в один определенный час, образуя то, что романисты, поэты и комедиографы называют завязкой. Мария, Эулалия, а теперь еще Тереса! Все сразу! Или все это существовало и раньше, а «завязка» означает лишь более резкое и обобщенное проявление того, что происходит и завязывается постоянно? О, Христос-страстотерпец! Как выпутаться из этой проклятой перипетии, не доходя до подлости? Не знаю, что придумал бы романист, будь перед ним поставлена такая психологическая задача. Я же был только способен ждать наития, попросту положившись на свой инстинкт самосохранения.
– Вы можете довериться мне… Садитесь… Поговорим… – сказал я.
Она села, почти не сознавая, что делает.
– Так он уже совсем большой… И красивый парнишка, а?… Как его зовут?…
– Я уже сказала… Маурисио… Маурисио, как… как его отца.
– А!
И затем, словно в порыве отчаяния, опустив голову и уронив руки, я добавил:
– Ты можешь… вы можете рассчитывать, сеньора, что мальчик найдет во мне самого верного, самого преданного покровителя и друга… Он будет для меня… как бы приемным сыном… О, Тереса!.. И ты могла… вы могли сомневаться?
– Речь не об этом, Маурисио, – возразила она печально. – Единственное, в чем нуждается мальчик, это законное имя и честь его матери… О, не пугайтесь! Вы ошибаетесь, считая положение безвыходным или по меньшей мере трудным!.. Напротив, нет ничего легче! Бедная простушка Тереса Ривас из Лос-Сунчоса превратилась в опытную женщину, какой и предлагал ей стать Маурисио Гомес Эррера, чтобы быть достойной его… Эта женщина ничего не просит для себя, она отрезвилась от своего самообмана, но у нее есть сын, и она пришла спросить вас: Маурисио, что собираетесь вы сделать для этого несчастного создания?… Ничего?… Ничего?…