С трудом, разлепив закрытые глаза, я, мучимый жаждой, глотнул воду и увидел перед собой лодку.
Уткнувшись в илистое дно носом, она под действием ветра разворачивалась кормой в мою сторону.
Я смотрел на это чудо, не смея поверить, а ее левый борт, покрытый облупившейся местами краской, уже заслонял мне полнеба.
Рванувшись, я попытался выдернуть из грязи ушедшую по локоть руку, но она не слушалась, и борт, царапнув меня по щеке, начал удаляться.
Мои дерганья не пропали даром, вода стояла выше подбородка, почти заливая нос. Это был мой последний шанс, и я снова рванулся, вложив в рывок все отчаяние и жажду жизни. Наполовину освобожденная рука, разбросав куски грязи, выскочила из-под воды, поймав уходящую корму.
Накренившись, лодка остановилась и нехотя поплыла обратно, а я, еще не веря в свою удачу, выпростал вторую руку и с силой подтянулся.
Теперь лодка вплотную стояла ко мне кормой, и, отвоевав у трясины несколько сантиметров, я, высоко задрав голову, сумел положить подбородок на ее теплые шершавые доски. Прямо перед моим лицом лежали снятые джинсы и рубашка, и какими родными показались они мне, я смотрел на них с непонятным восхищением, словно они были вестниками из дома.
– Ну что, ребята, я вас еще поношу, – заговорил я с ними и снова сильно дернулся, выбираясь из трясины.
Работа эта была непростая, и лодка часто грозила перевернуться, зачерпывая все новые и новые порции воды, но я не унывал, и вскоре, навалившись грудью на борт, вырвался из ловушки.
Только отдышавшись, я понял, что все еще нахожусь в смертельной опасности, вся моя одежда плавала в наполненной водой лодке, а через ее края, стоявшие почти вровень с водами залива, при каждом моем движении перехлестывала поднятая легким бризом волна.
Еще немного – и лодка бы затонула, прочно увязнув в илистом дне.
Не передать вам, с какой осторожностью я вычерпывал из нее ладонями воду. Не найдя ковша, я воспользовался рубашкой, выжимая ее за борт. Так трудился я больше часа, прежде чем борта немного приподнялись над уровнем озера.
Я страшно устал и готов был упасть на дно лодки и уснуть беспробудным сном, но залив внушал мне такой ужас, что я не собирался находиться в нем ни минуты больше, чем требовалось; перегнувшись через борт, я попытался отыскать в иле весло, однако вскоре оставил эту бесполезную работу.
Весло навечно поглотило болото, и я мог только радоваться, что отделался так дешево.
Неумело орудуя оставшимся веслом, я кое-как вывел свою лодку на открытую воду.
Огромное озеро окружало меня, темное от глубины, грозное, но без обмана!
Полузатопленная посудина плохо слушалась весла, до ближайшего берега, поросшего соснами, было метров сто, и, подчиняясь внезапному порыву, я, бросившись в прохладную воду, поплыл к нему, наслаждаясь свободой движения, ныряя в его глубины и фыркая, словно дельфин, по грудь, выскакивая из нее.
Никогда еще я не испытывал такой радости. Куда делась моя головная боль! Я волшебно излечился.
Отмывшись от грязи, усталый, я вышел на подгибающихся ногах на каменистый берег, прижался лицом к покрытой теплой хвоей земле и неожиданно для себя разрыдался.
Я, Мишка, братец и злой «чемодан»
Есть такие друзья, от которых происходят всякие неприятности. Мой друг Мишка к примеру. Лето на дворе. Играй себе, сколько хочешь, купайся, загорай – так нет же. Не терпится ему поэкспериментировать. И не на ком ни
будь, а на самой злющей в округе собаке, которую за зубастую квадратную пасть прозвали чемоданом.
Пришел он ко мне ранним утром, с какой-то заляпанной черной краской картонкой. И прямо с порога, тыча в не закрашенные круги, посвятил меня в свою замечательную идею.
С его слов эти круги были вовсе не круги, а глаза неведомого зверя, которые просто обязаны напугать любую порядочную собаку.
Я слушал его вполуха,– согласитесь стоять в одних трусах у открытой двери, даже летним утром прохладно и вообще я был сонный и не выспавшийся, а потому невнимательный и злой.
Мне очень хотелось захлопнуть перед Мишкиным носом входную дверь но, к сожалению, я этого не сделал. Вместо этого я развесил уши и впустил его в дом.
Вскоре мы втроем—я, Мишка и мой младший братец пили на кухне душистый чай, а мой друг, между делом опустошая холодильник, доказывал нам всю прелесть задуманного.
Оказывается, ему кто-то сказал, что служебных собак так выбраковывают.
– Ей богу, дело верное и чемодана усмирим и повеселимся – разгорячено кричал он в промежутках между жеванием. Спорить с ним было бесполезно, но я попытался.
– Хорошо – говорю, – может быть, это и так, но не факт, что сей барбос, к охранной службе не годен, как схватит за задницу, мало не покажется.