Вид, разумеется, странный, но все же сойдет и за вид реальной девочки. А вот когда рассказчик открывает окно и впускает ее в комнату, тут уж начинаются чудеса… Впрочем, и чудеса пока относительные: скажем, Фенька умеет в окно входить, а в дверь — не умеет; умеет сидеть под диваном, а на диване — нет. Странновато, конечно, однако сдается мне, что среди обычных, не сказочных девочек тоже встречаются подобные экземпляры…
Зато уж с едой происходят вещи действительно фантастические. Налил ей рассказчик «на блюдечко кипяченого молока, хлеба нарезал маленькими кусочками, котлету холодную раскрошил». Но она не только не ест, а довольно даже нагловато заявляет приютившему ее хозяину:
«— Нет ли у вас чего-нибудь повкуснее?
— Как повкуснее? Ах ты, — я говорю, — неблагодарная! Тебе что ж, конфет надо, что ли?
— Ах нет, — говорит, — что вы, что вы… Это тоже невкусно.
— Так чего же тебе? Мороженого?
— Нет, и мороженое невкусное.
— И мороженое невкусное? Вот тебе и на! Так чего же тебе, скажи, пожалуйста, хочется?
Она помолчала, носиком посопела к говорит:
— Нет ли у вас немного гвоздиков?
— Каких гвоздиков?
— Ну, — говорит, — обыкновенных гвоздиков. Железненьких.
У меня даже руки от страха затряслись.
Я говорю:
— Так ты что же это, значит, гвозди ешь?
— Да, — говорит, — я гвоздики очень люблю.
— Ну, а еще что ты любишь?
— А еще, — говорит, — я люблю керосин, мыло, бумагу, песок… только не сахарный. Вату люблю, зубной порошок, гуталин, спички…»
И началось…
Ночью Фенька салфетку съела, которой ее хозяин укрыл. А днем, когда он на работе был, выпила у него все чернила. Да еще и оправдывается: «—Я обещала вам не есть ничего. А не пить я не обещала. И вы, — говорит, — опять сами виноваты. Зачем вы мне таких соленых гвоздей купили? От них пить хочется».
А еще через день, когда Фенька, вместо того чтобы пол подмести, метелку съела, терпенье у хозяина лопнуло, и он поселил Феньку в чемодане, не забыв поинтересоваться:
«— Ты чемодан-то, надеюсь, не съешь?
— Нет, — говорит, — не съем. Он пыльный. Вымойте его — тогда съем».
Ну, хозяин, понятно, не стал чемодан мыть. С тех пор и живет его Фенька в чемодане.
«Теперь я и окошечко там сделал, в ее домике. Спит она на маленьком диванчике. Обедает за маленьким столиком. И даже маленький-маленький — вот такой — телевизорчик там стоит».
Представляете, каков из себя телевизорчик? Сверхмаленькие размеры его уже сами по себе смех вызывают, как смешит нас порой нелепый вид какого-то человека или предмета У теоретиков это называется комизм формы.
Гвозди есть — чернилами запивает
Но что за странная сказка? Зачем понадобилось писателю выдумывать девочку, которая гвозди ест — чернилами запивает?..
Вспомним, однако: и с обычными малышами такие вещи случаются. Чернила они пьют, гвозди в рот суют, в окно вместо двери лазают.
Да и ребята постарше бывают склонны к таким проделкам. Просто, в отличие от малышей, они уже не случайно, а нарочно стараются делать все не так, как другие. Чтоб почуднее вышло. Чтоб всех вокруг удивить.
И «что с таким народом будешь делать? — говорится в гайдаровском „Чуке и Геке“. — Поколотить их палкой? Посадить в тюрьму? Заковать в кандалы и отправить на каторгу?»
Писатель, не чуждый юмора, примет единственно верное решение — посмеяться над таким героем…
Так поступает и Пантелеев. А прием, к которому он прибегает на этот раз, носит название перевертыш. Прием этот встречается и в фольклоре, и в поэзии для детей. Вспомним народные потешки вроде: «По чисту полю корабль бежит, во синем море овин горит», вспомним знаменитую «Путаницу» Корнея Чуковского, где «рыбы по небу летают, птицы по полю гуляют», и сразу станет ясно, что это такое — перевертыш.
Грозный тон и улыбка
Но и прием перевертыша, который на сей раз избрал Пантелеев, не лишает его юмор того главного качества, о котором мы говорили: даже в этом случае его юмор можно назвать «юмором скрытой любви».
На первый взгляд в сказке про Феньку рассказчик выглядит злым и даже скуповатым, что совсем не похоже ни на Пантелеева-писателя, ни на Пантелеева-человека. Но при внимательном чтении можно заметить, что рассказчик лишь напускает на себя суровость, а в глубине самых «грозных» его фраз таится добрая, даже ласковая улыбка.