Свое отношение к Цветику и к графоманам вообще автор передает и иным, «зеркальным» путем. В той же повести он еще дважды изображает таких горе-литераторов, высмеивая их и с творческой, и с человеческой стороны.
В Зеленом городе, где приземлились потерпевшие аварию воздухоплаватели, живет поэтесса Самоцветик. Перекликаясь с псевдонимом уже знакомого нам «поэта», имя ее сразу настраивает на иронический лад. Есть в этом имени и оттенок самолюбования («Само цветик»), а главное, ни по таланту, ни по характеру поэтесса отнюдь не напоминает самоцвет (драгоценный камень). Как все творчество Цветика, стихи ее — чистая пародия. Только теперь высмеиваются не скороспелые стихи «к случаю», а слащавые стишки для детей: «Я поймала комара, та-ра, та-ра, та-ра-ра! Комаришку я люблю, тру-лю-люшки, тру-лю-лю!» «Трулюлюшки» и прочие возгласы выполняют здесь, как вы уже догадываетесь, роль «ахов» и «охов».
Каждое стихотворение Самоцветик кончается примитивной моралью, никак не вытекающей из остального текста (такая особенность также свойственна плохим стихам для детей). Стихи о комаре вершатся концовкой «надо книжку почитать», о стрекозе — словами «надо платье зашивать», а стихи о мушке — тем, что «надо руки умывать». И хотя слушатели кричат «браво!», восторгаясь этими «полезными», «очень хорошими» стихами, это лишь добавляет яда в иронию автора.
Ну а в жизни Самоцветик — наглая и взбалмошная особа. К художнику Тюбику выстроилась очередь малышек, желающих иметь свой портрет; но Самоцветик пробивается к нему «нахрапом», презрительно бросив пытавшемуся удержать ее Незнайке: «Мне можно без очереди — я поэтесса!» А во время сеанса долго изводит художника своими претензиями: то ресницы просит сделать подлинней, то ротик поменьше, то глаза изобразить голубыми вместо карих, то цвет волос изменить, то цвет платья… В итоге «портрет имел весьма отдаленное сходство. Но поэтессе он очень понравился, и она говорила, что лучшего портрета ей и не надо».
Таково отношение «поэтессы» к жизненной правде…
Складной стул для описания природы
А в Змеевке, где живут одни малыши, мы встречаем «прозаика» по имени Смекайло. Чтобы облегчить себе творческий процесс, он приобрел так называемый бормотограф (что-то вроде магнитофона) и подсовывает его нарочно в чужие дома, чтобы узнать, о чем там говорят, а потом слово в слово перенести это в свою книгу.
«— До чего же это все просто! — удивляется Шпунтик. — А я где-то читал, что писателю нужен какой-то замысел, вымысел…
— Э, замысел! — нетерпеливо перебил его Смекайло. — Это только в книгах так пишется, что нужен замысел, а попробуй задумай что-нибудь, когда все уже и без тебя задумано! Что ни возьми — все уже было. А тут бери прямо, так сказать, с натуры — что-нибудь да выйдет, чего еще ни у кого из писателей не было».
Ни одной книги, однако, Смекайло пока не создал. «Писателем быть очень трудно», — вздыхает он. К тому же, хотя у него есть не только бормотограф, но и «складной портативный писательский стол со стулом», чтобы прямо в лесу или в поле описывать природу (Смекайло, как видим, описание природы понимает буквально — как простое перечисление всего, что видит глаз), одного «пустяка» ему все-таки не хватает — машины, «которая могла бы за писателя думать». Что и отметил тут же «наивный» Шпунтик…
Проблема графомании и шаблона в искусстве волновала Носова с давних пор. В «Иронических юморесках» есть у него главы-«руководства», как писать романы, стихи и даже пьесы. И хотя в предисловии к этим «руководствам» писатель объяснил, что строил их, так сказать, от противного — исходя из того, как не надо писать, — это не помешало иным читателям принять эти «руководства» за чистую монету и даже пытаться «творить» с их помощью. Жизнь лишний раз доказала, что Смекайлы еще не перевелись…
Смех звучит над миром
О Носове-юмористе, Носове-сатирике можно толковать долго: чуть ли не каждая строка, написанная им, имеет отношение к смеху. Многим читателям и критикам казалось в свое время, что шутит он только для того, чтобы, так сказать, под шумок подсунуть детям ту или иную полезную истину. Не стану спорить, порой бывало и так. Но в целом смех для Носова, конечно же, был нечто большее, чем красивая этикетка для нравоучительных пилюль. С помощью смеха он стремился рассказать юному читателю об окружающем мире, научить его честно и с пользой жить на Земле.