Веселый Федя
ВЕСЕЛЫЙ ФЕДЯ
Степь поржавела от зноя, а железные крыши щитосборных домов совхоза так прокалились, что на кровле вспузырилась краска. В комнате, где я остановился, даже ночью душно, хотя окна открыты настежь. Спится плохо: чуть шевельнешься на горячей постели, как сердце молотом заколотит в груди; долго потом пытаешься унять его — лежишь на спине, вытянув по бокам руки, и тяжело дышишь полным ртом. Перезревшее летнее солнце грузно выкатывается в свой час из-за дальней кошары, наваливается на улицы жестким светом, высвечивает парящую с вечера в неподвижном воздухе пыль, но скоро теряется в вышине, будто плавится в небе.
Ветра нет и сегодня, только кажется, что рядом постоянно открывают заслонку невидимой печи, и от сухого жара, обдающего тело, спирает дыхание.
Рано поднявшись, плотники вышли на работу задолго до солнца и к самой жаре уже отстучали в степи топорами: возвели вблизи совхоза широкий помост для предстоящих соревнований стригалей; поверху натянули парусиновый навес; сбоку связали из жердей ограду овечьего загона; в последний раз, для порядка, прошлись рубанком по скамейкам для зрителей и, разморившись, все полегли на свежие витки стружек, пряча головы в тень помоста.
Во всей степи лишь директор совхоза Степан Алексеевич Вяткин пока на ногах — проверяет: все ли сделано как надо… Побродив меж скамеек, он поднялся по некрутой, в четыре приступка, лесенке на помост, потопал там, попрыгал, пробуя крепость пружинящих досок, затем спустился в загон и ногой потолкал ограду.
Потом и он притомился, сел на скамейку.
Лицо директора распарилось, пористые щеки стали походить на губку, а живот расслабился от усталости, опустился, выпятился, и верхняя пуговица на брюках сама собой расстегнулась. Вяткин отер платком лоб, лицо, шею и тяжко вздохнул:
— Уф-ф…
Замаялся, видно, директор, забегался. Да и как иначе, коль проходит в совхозе областное совещание по овцеводству, сюда понаехало пропасть начальства из области и разного люда — всех надо приютить, приветить.
Меньше других, пожалуй, доставляю директору хлопот я: просьбами не докучаю, жалобами тоже, хожу всюду сам по себе и внимания от него не требую. Но именно я-то и кажусь ему особенно подозрительным. И все потому, что я из газеты.
Вот и сейчас он нет-нет да и глянет искоса в мою сторону.
Чудак директор, ей-богу. Пришел я сюда задолго до начала соревнований вовсе не для того, чтобы за ним подсматривать: просто утро выдалось свободным, а укрыться от жары все равно было негде — тощие топольки с жестяными от пыли листьями, посаженные на улицах совхоза, еще не давали тени, — и я побрел в степь, то и дело перешагивая через гусей, обессилевших от зноя и улегшихся поперек дороги, вышел далеко за дома и сел на бурую траву вблизи помоста.
Одетым сидеть в степи не было никакой возможности — рубашка липла к спине, и солнце сквозь, нее пекло еще сильнее. Я разделся до пояса, спину прикрыл майкой, завязав галстуком на шее ее плечики, а голову обкрутил, словно чалмой, рубашкой.
Степь источала истому, пахла перегретой землей.
Скоро у меня стали сильно зудеть ноги, и я машинально поскребывал их, думая, что зудят они от жары, а когда догадался закатать штанины, то увидел на ногах маленьких рыжих муравьев. Оказывается, я уселся на их тропку.
Муравейника окрест меня видно не было, но муравьи между тем кишмя кишели вокруг — сухая трава шуршала от их движения. Откуда же они взялись? Низко склонившись к траве, я с любопытством следил за ними и в конце концов заметил множество крохотных, словно гвоздем проткнутых, дырок в земле. Вот оно что — приспособились: прячась от солнца, от часто сквозивших в степи ветров, свое жилье они построили не открыто, не куполом вверх, а упрятали под землею.
На краю степи запылило, и я встал на ноги, приложил к бровям ладонь. Из пыли, из дрожащих волн раскаленного воздуха вынырнули два всадника. Далекие друг от друга, они гнали отару. Между ними словно стелилось огромное плюшевое одеяло, перекатывалось по степи тяжелыми серыми волнами.
Степь наполнилась овечьим блеянием и стуком копыт по сухой земле.
Вблизи помоста отара стала забирать влево от загона. Один из чабанов ударил по бокам лошади, пригнулся и поскакал наводить порядок, выстреливая кнутом. Отара свернула и потекла в открытый проход загона, тесно сбиваясь за оградой в сплошной ком шерсти. Чабаны спрыгнули с коней и накинули уздечки на угловые колья.
К помосту потихоньку подтягивались зрители — приезжие и свои, совхозные.