Переваливаясь колесами с бугорков в выемки, из совхоза прямо по степи подъехала автолавка. Продавщица стянула из кузова небольшой стол, поставила его на землю и накрыла белой простыней.
Распушив длинный пылевой хвост, по дороге к месту соревнований лихо подкатил газик с брезентовым верхом, подскочил, не сбавляя хода, к самому помосту, чуть не ткнулся в него радиатором и замер, разом осев на все четыре колеса. Одновременно хлопнули обе передние дверки, и из машины вышли начальник областного управления сельского хозяйства Василий Ильич Лукин и его шофер Федя.
Вяткин уже спешил к начальнику. Приближаясь к Лукину, он с каждым шагом, как на параде, распрямлял грудь, живот его втягивался, фигура приобретала воинскую стать, — должно быть, действовало, что начальник управления был в строгом костюме и при галстуке. Они поздоровались. Директор совхоза встал рядом с Василием Ильичом, собираясь дальше идти с ним плечом к плечу, но тут его по спине хлопнул ладонью Федя.
— Эй, Алексеич, своих не признаешь, да? — засмеялся шофер. — Здороваться не хочешь? Видал, видал я вчера, как твои шофера комбайн у мастерской курочили — со всех колес ниппеля повыдергивали. А ведь комбайн-то почти новый. Ха-ха.
Вяткин покосился на Федю через плечо и, изобразив улыбку, протянул ему руку.
Отойдя от них, Федя покрутил туда-сюда головой, узрел меня и радостно закричал, приподымая летнюю, в дырочках, шляпу.
— Эй, пресса! Загораешь-догораешь… Ха-ха!
Он пошел ко мне, помахивая шляпой и улыбаясь.
Я размотал с головы рубашку и молча стал одеваться.
Плотники при Василии Ильиче Лукине живо выбрались из-под помоста и взялись убирать стружки, а Вяткин наглухо застегнул рубашку — мятый воротничок ее воробьиными крылышками топорщился на его полной шее — и, семеня, соразмеряя свой шаг с шагом Лукина, ходил за начальником; засуетилась и буфетчица автолавки: с поспешностью подбирала уже валявшиеся на траве пустые бутылки из-под воды и ставила их в ящик.
Да и среди немногочисленных еще зрителей, пока в основном руководителей хозяйств, посчитавших своим долгом прийти пораньше, заметилось движение, словно одни тихо посунулись назад, подальше от глаз начальства, другие ж, наоборот, выдвинулись, показывая себя.
Василий Ильич не спеша обошел в сопровождении Вяткина помост, обогнул загон, где на солнцепеке улеглись овцы, поднялся в тень навеса и у стола для судейской комиссии с недовольным видом что-то сказал директору совхоза. Тот гаркнул на плотников:
— Эй, кто там?! Вы чего это скамью-то так плохо обстругали, ведь занозят же судьи всю… — но не договорил и скомандовал: — Сейчас же пусть кто-нибудь ее обдерет!
Только все проверив, начальник управления стал замечать знакомых: с одними он здоровался за руку, другим просто кивал — кому приветливо, а кому суховато.
Кивнул он и мне, не то чтобы очень приветливо, но и не сухо, как человеку, далекому от его главных забот, но нужному.
Знакомы мы были давно, года три как, а то и дольше — и в городе я бывал у него в кабинете, и в командировках, случалось, сходились наши пути; иной раз при встрече в глухом районе он даже подбрасывал меня на своей машине до нужного места, и хотя такая удача выпадала мне не часто, да и не на дальние расстояния, все же и я уже малость присмотрелся к нему и к его шоферу и он ко мне.
Встретились мы и здесь, на совещании овцеводов.
Высокая крыша Дома культуры — розового здания с четырьмя круглыми колоннами у входа — прокалилась, как и крыши других домов. Люди томились в горячей духоте зала. От жары и у меня позванивало в ушах, сердце мягко поджимало, а в голову лезли посторонние мысли: вспомнилось вдруг то место на карте, где я сейчас нахожусь, и у меня аж в спине зазнобило, когда я представил, что к югу от совхоза до самого Аральского моря, до Каспия лежит выжженная, прокаленная солнцем степь, вся в бурых холмах. Лучше и не думать об этом, чтобы не стало еще хуже, а вспомнить дорогу на север — там другое дело; если поехать севернее, то на хорошем газу часа этак через три можно добраться до отрогов Уральских гор, до озер и сосен, до заимки Котова — маленькой деревушки в том благостном краю, названной так по имени углежога, давно когда-то облюбовавшего те места. Сосновый бор заимки был исхожен, но еще густ, сосны росли даже на улицах деревушки и по одной, а то и по две — в огородах; сосновые шишки плавали в озере, лежали у домов, по весне их сгребали в большие кучи, поджигали, и над деревней облачками поднимался желтоватый прогорклый дым.
При воспоминании о воде и соснах вроде бы даже задышалось легче, но едва я с усилием вернул себя в зал совещания, как снова поджало сердце.