— Град! — крикнул Генка и тут увидел, что Бухалов разворачивает лодку. — Зачем вы?!
— А к острову! Переждем!
— Нельзя к острову! Ударит в борт — перевернет! Носом! Носом к ветру!
День погас. Берега затянуло мглой. Отвесные волны шли без конца и края. Первые градины сухо защелкали по веслам и лодке. Юрия Петровича вскользь ударило по виску — обожгло немеющей болью. Он выпустил весло, схватился за голову.
— О-о, черт!
Лодка завалилась бортом к ветру. Генка рывком, до боли в плечах, послал весло за спину и выровнял ее. Она разломила носом волну, ухнула вниз и опять взметнулась к низкому набухшему небу.
Тучи рвались на ветру, разметывая космы до вспененных гребней. Вдруг красные лучи солнца отвесно ударили по воде, она загорелась и совсем рядом из белесой мглы вздыбилась бордовая, насквозь пламенеющая волна. Генка крепче сжал весло посиневшими пальцами. Ноздри у него вздрагивали, а глубоко внутри, под самым сердцем, холодило. Волны, тучи — все качалось перед глазами.
Они смутно помнили, как их прибило к берегу. Вышли, пошатываясь, тяжело оттащили лодку к деревьям. Ослабевшие ноги била мелкая дрожь. В лодке серели шершавые градины. Волны выбрасывали на мокрый, утрамбованный ими песок хлопья белой пены и истерзанные водоросли. Над берегом, над камнями дымилась водяная пыль.
По дороге к дому им встретилась Тамара Сергеевна. Мокрое платье плотно облепило ее бедра, с волос стекала вода.
— Боже, какие синие! — воскликнула она и повернулась к сыну. — Домой! Сейчас же домой!
— Я и так иду домой, — независимо ответил Генка и вразвалку, раскачивая по-моряцки плечами, пошел вперед.
Она нервно сплела на руках пальцы.
— Ах, с ним так неспокойно, так неспокойно… Только и ждешь, как бы чего не случилось. Я сегодня, наверно, с ума бы сошла, если бы он был один.
Бухалов промолчал. Шел рядом с ней и потирал саднивший от удара градиной висок. Возле дверей она сказала:
— Переодевайтесь и заходите к нам. Напою вас горячим чаем.
В комнате Юрий Петрович растер себя лохматым полотенцем и надел все сухое. Постоял, прижимая к затеплившимся щекам еще холодные ладони. Вспомнилось, как облегало Тамару Сергеевну мокрое платье, — отчетливо угадывались груди и живот, подол захлестывал ноги выше колен. Он расстегнул на рубашке верхнюю пуговицу.
Прошлым летом бородатый турист читал в соседней деревне лекцию «Есть ли жизнь на других планетах?» Стоял под деревом и тянул руку вверх, к бледным звездам. Люди тесно сидели на траве и били на щеках комаров — не спасал даже едкий махорочный дым. Пришел на лекцию и Генка, но она ему не очень понравилась: по словам туриста выходило, что если и есть жизнь на других планетах, то какая-то недоразвитая, без людей. Он продумал всю ночь, а утром пошел спорить с лектором. Турист собирался в путь, был веселым, но Генку выслушал очень внимательно, а потом снял с лацкана пиджака значок, на котором блестящая баллистическая ракета огибала земной шар, пришпилил мальчику на майку и сказал:
— Всюду, брат, живут люди. Теперь я это точно знаю.
Затеял Генка такой разговор и с Юрием Петровичем, когда они пошли как-то вечером купаться.
— Трудно сказать, старик, что там есть. Может, пустота одна… Космическая. — Бухалов зашел по пояс в озеро, окунулся и резко встал, точно сбросил с плеч закрасневшую в последних лучах солнца воду, засмеялся: — Что касается меня, то мне и на земле неплохо.
— А я знаю — есть, — упрямо повторил Генка. — Мне турист один сказал, бородатый такой.
— Все возможно. Спорить не буду, но… — Юрий Петрович внезапно замолчал и поднял голову, словно прислушивался к чему-то, потом поспешно выбрался на берег.
Вытерся и стал одеваться, бросив полотенце на ветку. Оно белело, покачиваясь, в темных листьях.
К озеру, мягко ступая по траве, вышла Тамара Сергеевна.
— Вот вы где, — сказала она. — А мне одной скучно стало.
— Так посидите с нами, — ответил Юрий Петрович и широко повел рукой. — Вечер-то какой чудесный. Вот оно, счастье.
Тамара Сергеевна улыбнулась.
— Право не знаю, в чем заключается это самое счастье.
— Что так?
— Да ведь у каждого оно бывает свое.
— Э-э… — протянул Бухалов. — Все мы мудрим…
Генка насупился: всегда так получается — стоит подойти матери, и мужской разговор заканчивается.
— Пойду я, — буркнул он.
