Томаса посадили в Тауэр по обвинению в государственной измене.
Какой это был ужас, когда Кэт Эшли и парикмахера Парри тоже посадили в Тауэр, а она сама находилась в Хатфилде как пленница, со стражей возле дверей. Ей даже не разрешали выходить из здания. Как тревожилась она тогда за Томаса! Как опасалась того, что могут рассказать Кэт и Парри допрашивающим их людям!
И что они сказали? И как она могла их винить? Она и не винила, а просто с нетерпением ждала того дня, когда ей вернут дражайшую Кэт. Наивно было ожидать, что такая болтушка, как Кэт, станет молчать. Оба они – и Кэт и Парри – прирожденные сплетники.
Вскоре начала шушукаться вся страна. Наружу выплыла вся история – каждая маленькая тайна, каждая сценка, преувеличенная, приукрашенная, так что маленький невинный флирт представлялся оргией похоти.
Вспомнив об этом, Елизавета залилась краской, но все равно рассмеялась. Ах, почему сейчас здесь нет Кэт, чтобы они могли пошушукаться? Она и сама любит посплетничать. Ей хотелось бы поговорить о Нортумберленде, о Джейн Грей, о слабаке Гилдфорде Дадли, на чью голову, Елизавета в этом не сомневалась, Нортумберленд любой ценой постарается нацепить корону. Как было бы забавно разложить сейчас карты и увидеть в них высокого брюнета – на этот раз лорда Роберта Дадли, как когда-то они видели адмирала, и Кэт поджала бы губы, склонила голову набок и забормотала тем серьезным голоском, от которого Елизавета начинала хохотать: «Думаю, я вижу красивого молодого человека. Он примерно в возрасте вашей милости… И выходит из прошлого…»
Конечно, не время думать о Кэт, которую у нее отняли, и о Роберте Дадли, этом глупом мальчишке, женившемся на деревенской девочке! И все-таки как приятно! Просто совершенно необходимо думать о приятных и легкомысленных вещах, когда в любой момент жизнь может подвергнуться смертельной опасности.
Мысли Елизаветы вернулись к самому печальному моменту в ее жизни, когда ей пришли сказать, что Томас, ее прекрасный Томас, Мертв. В тот момент она была окружена шпионами и знала, что за ней следят, пытаясь поймать ее в ловушку, что о каждом ее слове, каждом взгляде докладывают. Леди Тируит (как же она ненавидела эту женщину, которую ей прислали вместо Кэт!) не сводила с нее хитрых глаз и все надеялась, что Елизавета как-то выдаст свои чувства и будет о чем доложить ее хозяину – лорду-протекору.
Елизавета встретила известие спокойно и мужественно. Она и сейчас гордилась собой, что тогда ни одним движением глаз не показала, что ее сердце разбито.
– Ваша милость, – обратилась к ней шпионка Тируит, – сегодня адмирал сложил голову на плахе. – И стала ждать, какой эффект произведут ее слова.
Елизавета взглянула на женщину вообще без какого бы то ни было выражения на лице. Но знала – надо что-то сказать. Нельзя позволить, чтобы леди Тируит доложила, будто горе лишило принцессу дара речи.
– Что ж, – проговорила она, – умер человек, у которого было очень много остроумия и очень мало рассудительности.
Потом стали говорить, что Елизавета или совершенно бесчувственная, или великолепная актриса. Конечно, великая актриса! Потому что, вне всякого сомнения, она любила Томаса.
Да разве только тогда ей пришлось сыграть? Она вынуждена это делать почти постоянно. Как, например, это было после смерти Томаса, когда, поселившись в Хатфилде, изображала мирную, спокойную жизнь, посвящая все дни занятиям, изучая греческий, итальянский, французский, читая Цицерона, Ливия, Софокла и Новый Завет.
Одевалась просто, даже не завивала волосы, хотя всем известно, как принцесса Елизавета любит изящную одежду, роскошные бархаты, сверкающие драгоценности и обожает красиво укладывать свои рыжие волосы. Ей тогда хватило ума вести себя именно так – очень скромно, чтобы изменить репутацию, полученную из-за скандала с Сеймуром. В те трудные дни это был единственный способ сохранить свою жизнь.
Конечно, друзья постоянно сообщали ей о делах при дворе. В уединении Хатфилда или Вудстока она знала о стремительном взлете герцога Нортумберленда, часто вспоминала веселого лорда Роберта. И думала: если бы он не был так бестолков и не женился на деревенской девушке, то теперь мог бы обладать гораздо большей властью в стране, чем бедная принцесса, которая должна сидеть вот так тихо, словно ящерица на камне, опасаясь малейшим движением привлечь внимание врагов.
Елизавета внимательно следила за борьбой между Эдуардом Сеймуром, герцогом Сомерсетом, которому она никогда не простит того, что он сделал с Томасом, и Джоном Дадли, герцогом Нортумберлендом, отцом молодого человека, интересовавшего ее больше, чем кто бы то ни было, после смерти Томаса.
Теперь Сомерсет мертв. То, что он сделал с Томасом, чуть позже сделали с ним. Боже, просто страшно подумать, как легко слетают головы с плеч!
Однако достаточно воспоминаний! Необходимо успокоиться, постараться забыть о прошлых несчастьях, чтобы в час испытаний встретить новые с полным присутствием духа.
Но что остается делать, кроме того, как лежать в постели… и ждать?
Ожидание закончилось раньше, чем Елизавета предполагала.
Верные друзья сообщили новости. Будущий делатель королей потерпел поражение. Королевой Англии объявили Марию. Для Елизаветы настало время оправиться от хвори.
Она это сделала без всякой суматохи и прежде всего написала письмо сестре, поздравив ее с восшествием на престол. Вскоре получила ответ – приказание встретить Марию в Ванстеде, откуда они вместе двинутся в столицу.
Елизавета стала готовиться к путешествию. И хотя она очень радовалась возвращению к парадной пышности двора, тем не менее снова и снова напоминала себе о сложности своего положения. И вернувшийся к ней на службу мастер Парри тоже ее предупредил. Елизавета отлично понимала, что он ей льстит в своей лукавой манере, но лесть была той роскошью, без которой она не могла обходиться.
Парри сказал:
– Ваша милость должны позаботиться о том, чтобы скрыть свою красоту. Королеве не поправится, если кто-то затмит ее блеск.
– Чепуха, Парри! – ответила она. – Как моими простыми нарядами можно затмить блеск бархата и сверкающие драгоценности королевы?
– Глаза вашей милости сияют ярче драгоценных камней. Ваша кожа нежнее любого атласа.
Елизавета взъерошила свои рыжие волосы, привлекая к ним его внимание, а он улыбнулся:
– Ваша милость коронована золотом более прекрасным, чем то, что когда-либо украшало чело короля или королевы.
– Хватит, болтун! – воскликнула она. – Я в самом деле рада, что в этом году мы купили слугам новые ливреи. Мне не жаль сорока шиллингов, которые я уплатила за новые бархатные куртки.
– Ваша милость правы; это будет достойное зрелище. Но умоляю вас запомнить мое предостережение: не затмите королеву!
Елизавета решила разыграть из себя скромницу. Она будет в белом и обязательно опустит глаза, если приветственные крики, обращенные к ней, прозвучат слишком громко. Поменьше украшений на пальцы, ибо кольца скроют их хрупкую красоту. Надо держать руки так, чтобы толпа увидела и восхитилась их молочной белизной. И побольше улыбок – не высокомерных, а дружелюбных, которые всегда вызывают в ответ приветствия людей.
Нет, она не затмит королеву роскошью нарядов или драгоценностей, разве только личным обаянием молодости, красоты и тем легким намеком народу, что она одна из них, что она любит их и надеется однажды стать их королевой.