Енё Йожи Тершанский
Веселый моряк
Я тогда жил в Порто-Азииелло. Это захудалый портовый городишко прямо у самой государственной границы, настоящее эльдорадо для контрабандистов.
Неважно, как я туда попал, это долгая история и к делу не относится. Скажу только, что был я владельцем непременной романтической мансардочки на пятом этаже старого доходного дома.
Да-да, эта история произошла со мной в тот период жизни, когда в ней были одни невзгоды и лишения. В ту обыкновенную для художника пору нищеты, о которой мы по глупости любим так весело рассказывать пухлым и сытым филистерам, чтобы они из-за нас не расстраивались. Еще и пожалеем их в конце концов за то, что описанием своих несчастий вогнали их в тоску и теперь, того и гляди, у них случится несварение желудка.
Впрочем, пусть они думают, что нужда — дело забавное. Я же могу открыто признать, что даже в таком розовом свете она достаточно тягостна и неприглядна.
Всю зиму напролет, если ветер нанимался драматическим тенором, а ему, подвывая, аккомпанировало море, сквозняком, который дул из щелей моего окна, можно было бриться. Он и водичкой сбрызгивал. Мне не нужно было заказывать свой ежедневный насморк со стороны. Я получал его прямо с постели.
И ко всему этому, как я уже говорил, прибавьте борьбу за хлеб насущный. Впрочем, ничего серьезного я тогда не делал. Краски у меня к тому времени все вышли на портреты. Я таскал какие-то пустячки тушью или пастелью в иллюстрированные журналы. А свое тающее имущество — почти за ту же цену — ростовщикам. Тем и перебивался.
В тот день, когда началась эта история, дела мои были уже совсем плохи. Всей моей наличности едва хватало на порцию дешевого сыра и стакан кьянти, и надежды на то, что в скором времени я разживусь деньгами, тоже не было.
В общем, шел я домой, осаждаемый со всех сторон ветром с дождем, кутался в свою альмавиву, которая была такой тонкой, что не годилась даже для ловли мух — они бы ее в два счета прорвали.
Внизу нашего дома размещался крошечный трактир. Квартал был не из богатых, и в трактир наведывалась не самая изысканная публика. Я, во всяком случае, не замечал, чтоб кого-нибудь ждал перед входом автомобиль. Гораздо чаще трактир покидали в сопровождении блюстителей порядка и с расквашенной физиономией. Но движение начиналось в нем, как правило, ближе к вечеру. Если только этим невинным словом можно обозвать те каннибальские оргии, которые там устраивались. В течение же дня трактир всегда пустовал. И часто случалось, что я заглядывал туда пропустить стаканчик для бодрости.
В тот раз тоже было еще не очень поздно, и, немного поколебавшись (денег-то у меня всего ничего!), я зашел поесть. Эта трапеза должна была заменить мне ужин, кроме того, по всей вероятности, всю еду следующего дня и не исключаю, что и последующего тоже. Я мог бы смеха ради назвать ее "Последняя вечеря" на родине Леонардо из Винчи.
В крошечном помещеньице возле стойки не было ни души. Сделав заказ, я расположился там.
Поев, я не смог придумать ничего умнее, как только остаться сидеть и отхлебывать по капле из своего стакана, не спеша оказаться в холодной комнате. Правда, и здесь особой жары не было, но некоторую иллюзию тепла создавал шедший из кухни запах.
Потягивал я, стало быть, свое винцо и размышлял. Мысли, проносившиеся в моей голове, по своему настрою походили, верно, на те, что отягощали в пустыне избранный богом народ перед тем, как на него посыпалась манна.
Возможно, этот образ возник у меня в воображении из-за того, что хозяин трактира чем-то напоминал мне пророка. Скажу даже больше — самого Моисея. Если не считать трактира, он был обладателем точно такой же длинной, раздвоенной бороды и таких же проницательных, полных гордого достоинства глаз, как статуя Микеланджело. Вот разве что лицо у него было гораздо круглее. И как это часто бывает у непомерных толстяков, с него не сходило выражение благожелательства.
Однако, прежде чем перейти к рассказу о его пророческой и спасительной роли в моей жизни, нужно упомянуть о другом. В трактир тем временем зашел еще один посетитель. Заправский новеллист написал бы, что, несмотря на щегольской костюм, уверенность, свободное и надменное обращенье, его изборожденное морщинами, обветренное лицо говорило о том, что он знавал в жизни и другие, не столь безмятежные дни.
Клянусь, я вовсе не пытался его изучить. Если я что и заметил, так в первую очередь закрученные кверху, рыжевато-русые усы à la кайзер Вильгельм. И ничего удивительного, это было довольно непривычное зрелище на фоне смуглолицых и темноволосых итальянцев.
В остальном же я обратил на него внимание — а он на меня — лишь постольку, поскольку мы достаточно долго сидели друг против друга и иногда наши взгляды невольно пересекались. Однако они свидетельствовали о том, что нам обоим не до такой степени скучно, чтобы мы пытались завязать разговор. Вот и вся моя встреча с незнакомцем.
Наконец он залпом допил вино и позвал хозяина расплатиться. Перебросился с ним несколькими словами, потом заплатил деньги и ушел.
Когда мы остались в комнате вдвоем с хозяином, я, с робостью человека, у которого в карманах пусто, тоже подозвал его рассчитаться, чтобы лишний раз не отрывать от дела.
Тут произошла маленькая заминка. Оказалось, что я обсчитался. До суммы, названной хозяином, мне не хватало нескольких сольдо.
Мне было страшно неловко. Хотя трактирщик знал, что я живу в этом доме, настолько мы с ним были знакомы. Но все равно ситуация мучительная.
Я шарил по карманам и только хотел промямлить что-нибудь в свое оправдание, как трактирщик неожиданно вывел меня из затруднения. Он поднял ладонь и сказал, поглядывая на меня, казалось, вполне понимающе:
— Сделайте одолжение, господин художник! Если вы никуда не торопитесь, не откажите в любезности выслушать меня.
— Конечно, прошу вас, — ухватился я за отсрочку.
— Я знаю, что вы рисуете для газет и вообще художник. То есть абы за что не возьметесь. Но все-таки…
И поскольку тут он, судя по всему, подошел к деликатной части разговора и стал подыскивать нужные слова, я решил вмешаться.
— Говорите, не стесняйтесь. Вы, должно быть, заметили, что за моими полотнами не приезжают бронированные машины с золотом от Миланского герцога. Поэтому, возможно, я соглашусь и на более скромный заказ. Вы не ошиблись, прошу вас, продолжайте.
— По правде говоря, я вижу, что дела у вас идут не лучшим образом, — не стал он спорить.
Я был уверен, что он, скорее всего, захочет с моей помощью увековечить свой образ — закажет портрет. Не исключено, что с фотографии. Что даже надежнее, с точки зрения сходства. А платить наверняка собирается натурой — обедами и ужинами. Потому и мнется.
Плевать! Поверите ли, я даже не дрогнул от подобной мысли. В конце концов, речь шла о том, быть мне живым ремесленником или, лелея свой авторитет, погибнуть — в том числе и для истинного искусства — от голода.
Но хозяин уже продолжал:
— Так вы возьметесь?
— За что?… Впрочем, за что угодно.
На это трактирщик сказал:
— Мне нужна новая вывеска на дверь. Эту так размыло дождем, что она стала похожа на скелет. Вы, верно, видели?
Действительно, сравнение трактирщика было очень метким. "К веселому моряку" призывала вывеска, изображавшая матроса в голубом кителе со стаканом в руке. Но появившиеся от дождей поперечные белые полосы на самом деле создавали впечатление, будто у этого типа из-под кителя проглядывают ребра. А на месте глаз и рта и вовсе остались только портившие вид черные пятна.