— Да что это такое? — заерзал в кресле владыка. — В чем дело?
— Этот вот, — Нестерко показал пальцем на человечка, — вошел со мной в половинную долю. То есть, все, чем вы меня наградите, пополам. За то, значит, что меня к вам пустил. Вот я и прошу горяченьких — нам на двоих.
Дверь скрипнула: человечек все-таки удрал, подальше от греха.
Владыка махнул рукой Нестерку — иди, мол, бог с тобой.
— Ваше преосвященство, — поклонился Нестерко с порога, — мою долю тоже можете ему отдать, мне не жалко.
Быстро добежав до возка, Нестерко отвязал лошадь, схватился за вожжи и — давай бог ноги! Черт разберется в этих попах, кто там с кого и за что деньги берет!
Нестерко мчался по дороге, не жалея поповской лошадки. С владыкой дело улажено («Он бы и меньше взял», — вздохнул Нестерко с сожалением), пятьсот рублей заработаны!
— Заработаны, заработаны! — встретив Нестерку и узнав, что все в порядке, радостно сказал поп. — Получишь ты свои деньги, работничек, когда наш с тобой уговор кончится. Весной будешь расчет брать, тогда и получишь.
«Хозяйка придумала, не иначе, — подумал Нестерко, глядя на повеселевшую попадью. — Денег стало жалко, хочет их у себя оставить. Авось до весны со мной что-нибудь случится или выгонят они меня за нерадивость…»
— Что молчишь? — спросила елейным голоском попадья. — Благодари батюшку. Да иди свиточку нашу скинь, а то порвешь еще ненароком.
— Там видно будет, — сказал Нестерко и полез на сеновал.
Тихо хрустнуло свежее сено. В полумраке чердака легче думалось.
«Ну подожди же, долгогривый. — сжал кулаки Нестерко. — Я свои деньги у тебя возьму, дай срок… Да в том-то и беда, что срока нет — до Михайлова дня всего ничего осталось…»
Приехал дьякон и, пока привязывал своего коня, крикнул попу, что, мол, всем известно: владыка сменил гнев на милость, гроза миновала.
— Отпраздновать надо событие сие, — басил поп. — Всенепременно!
В поповском доме готовился пир. Даже до сеновала доносились пироговые ароматы и запах жареного гуся.
Нестерко спустился во двор, взял мешок и пошел к реке.
Уже светляки звезд перемигивались в небе, когда живые раки наполнили мешок по самую завязку.
Пьяные голоса доносились из дома. Нестерко тихо прошел в сарай. Поп и дьякон запевали, попадья подхватывала. Свечи, которые поп купил на ярмарке и не успел еще перенести в церковь, лежали в сенях. Нестерко отсыпал часть свечей в полу свитки, отнес в сарай.
Если бы в середине ночи кто-либо заглянул на поповский двор, то он решил бы, что батюшка непременно связан если не с самим сатаной, то, по крайней мере, с целым стадом чертей. По земле ползали огоньки… Казалось, что небо поменялось местами с землей, и по двору движутся звезды.
Когда пьяный поп и едва стоящая на ногах попадья вышли из дома, волоча упившегося дьякона, то они сперва ничего не заметили.
— Меня с деньгами в рай возьмут! — говорил поп. — Я от ада откуплюсь… Дьяволу — кошель. Кому там еще…
— Уау! — раздалось где-то рядом, и странная высокая черная фигура со светящейся большой головой возникла посреди двора.
Только тут заметили поп и попадья огоньки, блуждающие по двору.
Дьякон выпал из их ослабевших рук, шмякнулся оземь.
— Ик… где я? — обреченно спросил поп.
— Уау! — Фигура подпрыгнула и приблизилась.
— Ай! Черт! — воскликнула попадья и упала рядом с дьяконом.
— Значит, в аду, — вздохнул поп. — Так я и знал. Земля горит.
— Пошли, что ли, — тоненьким голоском пропищал черт.
— А в рай нельзя? — спросил поп.
— Хе-хе-хе, — взвизгнул черт. — Денег не хватит. Пошли.
— Сколько нужно? — уже по-деловому спросил поп. — Триста хватит?
— Пошли, пошли! — черт подскочил еще ближе, и поп увидел страшную оскаленную рожу. Рожа светилась каким-то неземным светом.
— Четыреста, — пряча руки за спину, сказал поп. — Ей-богу, больше нет.
— Пошли, пошли. — подпрыгивал черт, дергая за рясу.
— Пятьсот — последнее слово. Даже владыка и тот больше не берет, — запричитал поп. — Хватит и с вас…
— Больше не давай, — пробормотала с земли очнувшаяся попадья.
— Что? — произнес черт грозно. — Кто это? Но попадья уже снова закрыла глаза.
— Нести? — спросил батюшка, испуганно глядя на ползающие по земле огни.
— Давай, — согласился черт и двинулся следом за попом в хату.
В горнице было темно. Только лампадки перед образами светились.
— Ликов святых не боишься? — удивился поп.
— А чего их бояться, — ответил черт, стоя на пороге.
— Так я и знал, — запуская руку за образа, вздохнул поп.
Черт внимательно рассмотрел увесистый кошель и даже внутрь заглянул — не обсчитался ли поп?
Пока черт пересчитывал деньги, поп кулем свалился на лавку. Голова его поползла вниз, борода легла на живот.
…Поутру первым проснулся дьякон. Он удивленно узрел лежащую невдалеке попадью. Но еще больше поразился, увидя на дворе множество раков с погасшими церковными свечками на спинах. Свинья лениво бродила вокруг дома и аппетитно хрустела раками, заглатывая заодно и огарки.
— Ест невареными, — пробормотал дьякон и схватил близлежащего рака. — А человек… что… хуже?
Но рака надкусить так и не удалось: слева на земле лежала круглая голова и скалила на дьякона беззубый рот.
Дьякон перекрестился, сунул рака в карман и на четвереньках подполз к голове. Она оказалась самой обыкновенной сушеной тыквой, которой ребятишки любят забавляться в ночное время. Так же вот вырезают глаза, рот. Когда зажигается вставленная внутрь свеча, то в темноте шар напоминает голову сказочного чудища.
— Кто ж тут забавлялся? — вслух подумал дьякон. — Неужели мы с батюшкой? Ох, грех-то какой!
В это мгновение матушка села, и протирая глаза, сказала:
— Никогда не думала, что черти в лаптях ходят! И не поверила бы, пока сама не увидела!
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
ЧЕРНАЯ БОРОДА
Чем ночь темнее, тем огни виднее.
Теперь Нестерко думал лишь об одном: как быстрее встретиться с цыганом и получить у него коней. Удручаны лежали далеко в стороне от главного тракта, и пробираться приходилось по малоезжим дорогам, на которых за день если встретишь одну телегу, так это, считай, еще повезло.
Поэтому Нестерко решил сделать небольшой крюк и попасть в село Заголье, расположенное недалеко от имения пана Кишковского. В Заголье приезжих всегда хватало и легче было найти попутчиков. Кроме того, там проживала бабка Акулина, в случае чего она поможет.
До Заголья Нестерко добирался почти сутки. По дороге услышал, что Римша побывал в гостях в имении Кишковского, высек помещика в третий раз, а тот от розог взял да помер.
— Нас порют, порют, и никто с трех порок не помирал, — усмехались мужики. — А барина лозой вытянули разок-другой, он уж и душу богу отдал. Известно дело: панская шкура не то что наша, она больше к перине привыкла.
Одни говорили, что Римша притворился лекарем и пробрался к Кишковскому в дом, другие повторяли старый рассказ о продаже леса — когда Римша привязал барина к сосне. Третьи утверждали, что Римша открыто приехал в усадьбу на тройке лошадей и крикнул:
— А жив ли еще тот барин, который покупал у меня вола за козла?
Гайдуки и стражники вместе со всей дворней помчались Римшу ловить. А Римша хитер — сам-то незаметно на повороте соскочил, а лошади дальше порожняком помчали. Все за пустой тройкой погнались, а Римша в дом, к пану. Ну и выстегал его, как положено. Дворня вернулась, а пан уже еле-еле глазами хлопает.
«Если это правда, что Кишковский умер, — думал Нестерко, — то в Дикуличах все сейчас дыбом. Печенка переедет в имение дяди, а Трясун начнет хозяйничать у нас… Нужно спешить домой…»
В Заголье Нестерко сразу же, не теряя времени, направился к ворожее — бабке Акулине. Среди серых кособоких построек ее новенькую хату было видно издалека. Вялая, словно сонная, лошаденка, тащившая воз, на котором ехал Нестерко, свернула к корчме. Нестерко поблагодарил за подвоз речистого мужика, всю дорогу на разные лады восхищавшегося Римшей, и пошел к Акулине.