— Чудаки! — с подчеркнутой гордостью сказал Филютек. — Люди-чудаки. Это очень интересно. Вот, например, был один такой чудак. Он в свободное от работы время занимался кулинарией, возился на кухне — белый передник, на усах мука… А затем создал теорию относительности.
— Эйнштейн?
— Да. — Филютек посмотрел на меня и этак весело, кругленько захохотал — серебряные колечки, подпрыгивая, покатились по полу. — Забавно?.. Если узнаете про какого-нибудь чудака, обязательно сообщите мне, — попросил он.
— Хорошо. Обязательно, — согласился я.
А ведь в нем что-то есть! Честное слово, есть! Не могу объяснить, чем именно, но он мне сегодня определенно понравился. «Да с ним, пожалуй, не будет скучно», — подумал я.
В этот вечер приехала Инна Николаевна. Мы с Филютеком ходили на прогулку и, возвращаясь, встретили ее возле гостиницы. Она разговаривала со старпомом с нашей лодки, с тем самым, который тогда так недружелюбно смотрел на нашу Веруню. Точнее, говорил только он, а Инна Николаевна молча, с любопытством смотрела на море.
— Вы, конечно, помните «Девятый вал» Айвазовского? Но что там! Энергия в шесть, семь баллов. А у нас бывает похлеще, за десяточек! К двадцати!
Филютек не дал ему досказать про море, подхватил Инну Николаевну под руку и обрадованно повел в гостиницу. Старпом придержал меня за рукав.
— Обалдеть можно! — воскликнул он, когда за Инной Николаевной захлопнулась дверь. — Ваша?
— Наша.
— Вместе с вами работать будет?
— Да.
— Обалдеть можно.
7
Неделю мы работали в две смены, в первую Инна Николаевна и я, во вторую — Веруня с Филютеком.
Близился выход в море. Это чувствовалось по всему, по всей обстановке.
На лодке гремели звонки, звучали команды, отрабатывались задачи при аварийных ситуациях — «Вода в первом отсеке!», «Пожар во втором!» Мимо нас, мимо нашего маленького кубрика, грохоча тяжелыми ботинками, мчались матросы то в одну, то в другую сторону. Экипаж готовился.
Казалось бы, что здесь особенного — спуститься под воду. Даже на этой относительно старенькой посудине, отданной для проведения испытаний. Ведь они ходили уже не один раз. И пойдут еще! Но если вдуматься, то есть громадная разница! Между тем, что было прежде, и теперь. Я понимал ее так.
Лодка не может всплыть на поверхность мгновенно, выскочить как пробка. Она всплывает также постепенно, продолжая поступательное движение, как самолет идет на посадку. И вот если прежде для нее «посадочным полем» бывала чистая поверхность моря, то сейчас — узкое отверстие во льдах. Щель. И эту щель, огражденную ледяными глыбами, надо разглядеть издали, надо вовремя произвести расчеты, учесть инерцию движения, снос за счет течения воды, отдать команду, успеть выполнить ее и — всплыть.
А если ошибка? Если не попадешь? Что будет тогда?
Может быть, там и нет полыньи? Может быть, наш прибор неисправен? И вообще в основу его построения заложен неверный принцип?
Рубка ткнется в лед, продерет по нему, как по гигантскому наждаку, хрустя и ломаясь, будто яичная скорлупа. Об этом не хотелось думать…
Я только теперь понял, как здесь все взаимосвязано и что значит коллектив. Как в большом симфоническом оркестре: все исполнители исполняют одну и ту же вещь, но каждый играет на своем инструменте. И надо, чтобы никто не сфальшивил, не сделал «киксу».
Филютек предложил принцип, который заложен в основу нашего прибора. Инна Николаевна и Веруня разрабатывали прибор, настраивали отдельные узлы. Каждый вроде бы сам по себе — и все вместе. И от твоего дела, от тебя зависит успех того, что делают другие, и не только успех, а может быть, и жизнь. И я оказался звеном в этой цепи, исполнителем в этом оркестре.
Я смотрел и пытался угадать, а думают ли другие об этом, чувствуют ли это?
Веруня Дралина в эти дни была ужасно возбуждена. Она напоминала раскаленную сковороду, на которую изредка брызгали кипятком. Боже упаси сейчас не угодить ей! Матросы ее просто боялись. Один из них доверительно сообщил мне, что она «теоретика в шорах держит, тот скачет, как челнок в швейной машинке».
Бедный Филютек! Бедный маленький человечек в черном костюме-тройке! Ему действительно доставалось. Он был в ответе за все! За то, что плохо прогреваются паяльники и что они перекаливаются, за то, что темно в отсеке и что слишком слепит переносная лампа. Ах, Филютек!
Но, впрочем, выяснилось, что Филютека не так-то легко взять!
После смены он, весело насвистывая, входил в холл гостиницы, пододвигал стул поближе к телевизору, усаживался, аккуратно поддергивал брючки, доставал сложенный четырехугольником идеально чистый платок, расстилал на коленях, клал сверху ручки и замирал так до тех пор, пока не заканчивалась передача. А позднее было слышно, как он, посвистывая, ходит по коридору то в один конец, до надписи на дверях «Умывальник», то в другой.