— Идем, — буркнул мне Макагон, выслушав наставления тренера.
Мы пролезли под канаты, вышли на ринг и начали кружить по нему, изредка постукивая друг друга. Макагон лениво отмахивался, пугал меня, тыкал ладонью то в грудь, то в челюсть, как бы молча подсказывая: вот, мол, ты в этом месте открыт, прикройся. Я тоже попытался так же баловаться, но мои перчатки все время натыкались на его локти, на перчатки. Я начинал злиться. Мне не хотелось, но я чувствовал, что «завожусь», и не мог подавить это в себе. И поэтому все сильнее и сильнее раздражался.
И все-таки я улучил момент, когда Макагон чуть раскрылся, и ударил…
В то же мгновение мне будто торцом бревна двинули в лоб, зашумело в ушах, во рту стало приторно сладко.
— Ничего, — улыбнувшись, кивнул я Макагону и молча прошептал себе: «Ничего, ничего».
И ринулся на Макагона. И даже не заметил, как Макагон ткнул мне перчаткой под левый глаз, гулко чвакнуло, будто на пол упало сырое яичко, голову мою рывком отбросило назад.
— Стоп! — закричал тренер. — Стоп, стоп! Хватит! Макагон, я просил не увлекаться!
— Извини, — сказал мне Макагон и перчаткой дружески похлопал по спине.
Торопливо умывшись и одевшись, я вышел на улицу. Мне почему-то было очень весело. Что-то невысказанное, будоражащее, переполняя, бурлило во мне. Я пошел к морю. Перепрыгивая через испачканные нефтью, скользкие, будто тюлени, камни, сбежал к воде. Умыл лицо. Вода была ледяной, и у нее был запах тающего снега. Она была такой холодной, полярной, что ломило руки. Потом я взбежал на сопку и стал у самого края обрыва. По морю, по его свинцово-серой поверхности, таща за кормой белые буруны, двигались три торпедных катера. Шли быстро, но звука не было слышно. И только когда катера ушли далеко в сторону, до меня докатился рев моторов.
Первой из знакомых, кто увидел меня в новом качестве, была Вера. Мы повстречались возле гостиницы. Вера остановилась, всмотрелась в мое лицо, языком перекинула папиросу из одного уголка рта в другой, пожевала ее и спросила строго:
— Кто это тебя?
— Что? — будто не поняв вопроса, сказал я, глянув на нее своим единственным, как у Полифема, оком.
— Подрался?
— Нет.
— Упал?
— Нет.
— А что же?
— Долго рассказывать, — как можно непринужденнее ответил я.
— Отлично! Картина — высший класс! Надо врачу показаться.
— Зачем?
— Ты с глазом не шути. Идем, хоть йодом помажу.
— Само пройдет.
Но Вера все-таки затащила меня к себе в номер.
— Минуточку! — крикнула администраторша, выглянув из своего полукруглого окошечка, когда я проходил вестибюлем. — Минуточку! — Она всмотрелась в меня, и по выражению ее лица я прочитал… Она автоматически перещупала какие-то квитанции и ядовито спросила:
— За место платили?
Инна Николаевна чуть не прослезилась. Губы у нее дрожали, она требовала немедленно заявить в милицию. Но так как я упорно ничего не рассказывал, не выдавал причины происшедшего, то это ее пугало и удерживало.
Единственным, кому это явно понравилось, был дядька, который в свое время своим чудовищным храпом выгнал меня из номера Эджворта Бабкина. Оказывается, его переселили ко мне в бельевую. Дядька, будто родному, обрадовался мне.
— Ты? Опять вместе! Вот это вывеска! — сказал он понимающе. — Подрался?
— Нет.
— Ага, кто-то кулак подставил, а ты наткнулся в темноте. Бывает!.. А я по второму кругу начинаю, — доверительно сообщил он мне. — Во всех номерах перебывал. И вот, видишь, опять встретились.
Я не разделял его радости и поэтому ничего не ответил.
Весь вечер дядьку не покидало хорошее настроение. Он лежал на диване, читал книжечку, поскабливал растопыренными пальцами одной босой ноги другую и все посматривал на меня. Взглянет и заговорщицки подмигнет, мол, знай наших!
А я со страхом ждал приближения ночи. Что-то будет!
Но, как ни странно, в эту ночь я спал. Правда, еще с вечера я предусмотрительно заткнул уши ватой.
Всю ночь мне снилась гроза. Как будто лежу я где-то на жестяной крыше, низкие лиловые облака ходят поодаль, и в белесом мареве, почти не умолкая, гремит гром. Крыша, как вагонная полка, дрожит подо мною…
Разбудил меня Филютек.
— Вставай, — сказал он. — Надо попытаться самим перемотать трансформатор.
Я быстро поднялся. Дядьки в комнате уже не было.
Пока я одевался, Филютек, посвистывая, заложив за спину руки, ходил по комнате.
— Надо где-то достать провод. Ноль двенадцать, — сказал он мне. — Первичная обмотка — четыре тысячи витков…