«Мама!» — воскликнула девочка радостно и к ней, коротышке одинокой, подбежала.
Оказывается, теплые старческие слезы, исторгнутые самым искренним желанием, самой искренней печалью, окропили росой животворящей прекрасные цветы, и появилась на свет девочка — дочка, о которой всю жизнь мечтала старушка-коротышка.
Всего на свете добьется пламенная мечта людей!
В углу белым пятном мелькает заячья шкурка в руках бабушки Дарьи, смутно виднеется ее худенькая фигурка, а голос, бодрый и певучий, освещает сердца людей чудным Светом сказки. Никитке и в самом деле кажется, что свет и тепло излучаются из бабушкиного темного уголка, словно сидит она там на сундуке с сокровищами и щедро одаряет людей. Это она, старая сказочница, да пылающий камелек согревают и освещают нищую жизнь юрты.
Для Никитки реальность и сказка, переплетаясь между собой, как две нити одной веревки, превращаются во что-то более прекрасное и высокое, чем сама жизнь. От сказки, похожей на жизнь, сама жизнь становится похожей на сказку.
Просторной, высокой и прекрасной кажется юрта. Разве эти стены поблескивают толстыми полосками инея? Нет! Это серебряные украшения сказочного дворца. Разве на полу мусор. Да нет же! Это стружки золотые раскиданы! Разве на дворе воет пурга? Что вы! Это зовет родную мать сиротка прекрасная — девочка Юкэй-дээн, выгнанная из дому злой мачехой. Сейчас войдет она в этот пышный дворец и, положив кудрявую голову на могучую грудь Никиты, тихо скажет сквозь слезы:
«Только ты один можешь меня пожалеть, только ты один можешь заступиться за бедную сиротку…»
Именно так!
Вот Никитка падает на зеленую лужайку, трижды переворачивается и превращается в мертвого жеребенка. Прилетает старая ворониха с двумя воронятами и садится на ближайшую лиственницу. Воронята жадно ворочают своими круглыми глазами, подернутыми тонкой пленкой, и наперебой галдят:
«Мать, мать! Скорей! Скорей! Поклюем, поедим!»
«Тише вы! — ворчит осторожная ворониха, отвернувшись от жеребенка-Никитки. — Может, это человек придумал, двуногий схитрил? Облетим сперва, узнаем сначала…»
Вот они, все трое, начинают летать-кружиться, но глупые воронята не могут удержаться от соблазна, — им хочется поскорей выклевать глаза у. падали, и они садятся прямо на голову жеребенку. Тут мертвый жеребенок-Никитка ловко хватает их обоих, но один вороненок, оборвав хвост, улетает. Тогда жеребенок трижды переворачивается на траве и превращается в прежнего Никитку, удалого молодца.
Плачет старая ворониха.
«Ведь говорила я, предупреждала! — убивается она. Потом обращается к Никитке с мольбою: — Отпусти ты, Никитка, моего вороненка! Что хочешь тебе отдам, все бери! Ой, мука-горе, ой, горе-мука!..»
Вертит глазами пойманный вороненок, плачет теплыми слезами на руку Никитки и упирается своими шершавыми лапками ему в грудь. А другой, куцый вороненок сидит на дереве, черной коленкой вытирает глаза и трясет головой. Жалко становится их Никитке, но именно потому он грубо кричит воронихе:
«Давай живую воду! А то сейчас оторву голову твоему сыну!»
«Проси что-нибудь другое, все отдам!»
«Ах, так! Тебе живой воды жалко, а сына своего не жалко!» — И Никитка растопыривает пальцы над головой затрепетавшего вороненка.
«Стой! — отчаянно вскрикивает ворониха. — Стой!» — И летит прямо на восток, широко расправив крылья.
Сидит Никитка в ожидании ее под восьмивершинной старой березой, гладит пойманного вороненка и говорит:
«Погоди, несчастный, скоро прилетит твоя мать, и я отпущу тебя… Ну и глупый же ты! Испугался, когда я хотел тебе голову оторвать? — Потом нагнувшись к вороненку, шепчет ему на ухо: — Эго я нарочно…»
Прилетает с востока ворониха, держа во рту пузырек с прозрачной тягучей жидкостью. Каплет Никитка эту жидкость на губы мертвой матери прекрасной девочки Юкэйдээн.
Вот начинают дрожать губы у мертвой, светлеет ее лицо, появляется румянец на холодных щеках.
«Где же ты, моя дочка родная, девочка Юкэйдээн?» — чуть слышно шепчет воскресающая женщина и, открыв глаза, жмурится от света.
Потом она, тихо улыбаясь, встает и по чистой долине уходит от Никитки. А навстречу ей бежит ее счастливая дочь. До слуха Никитки доходит тоненький, точно комариный, голосок девочки. Она говорит своей матери:
«Есть на свете Никита, старший сын Федосьи, лучший человек, первый якут. Это он оживил тебя…»
Услыхав это, мать прекрасной Юкэйдээн быстро оборачивается, чтобы сказать Никитке великое спасибо, но не находит его. Он, Никитка, уже поднялся высоко-высоко на утес и громко говорит всем людям мира:
«Великое счастье на земле свершилось: избавлена от злой мачехи маленькая прекрасная девочка Юкэйдээн, воскрешена ее родная мать! Давайте, тридцать улусов, игру затевать! Давайте, двадцать городов, песни распевать!»
Начинается в серебряном дворце великое торжество. Все едят конское сало, печенье в масле, землянику со оливками, оладьи в сметане, строганину из мерзлой стерляди и запивают прохладным кумысом. Во время пира то и дело раздаются голоса:
«Мальчик Никита, Федосьин сын, — вот кто настоящий якут-воин, бесстрашный герой! Это он оживил мертвую мать Юкэйдээн! Слава ему…»
— Птенчик мой, иди поешь! — раздается над самым ухом голос матери.
Никитка вздрагивает, в глазах колеблются ледяные окна юрты, подтаявшие с внутренней стороны. А мать, держа в одной руке дымящийся котелочек с сосновой заболонью, обнимает нашего мечтателя и сажает его к столу.
— Поешь, сынок, перед сном…
Отодвинув пустой котелочек, Никитка лениво подсаживается спиной к камельку и снова начинает дремать. Отдаленно гудят голоса людей, раздается плач братишки и тут же смолкает. Никитка опять погружается в мир фантазии, созданный волшебным словом старой бабушки Дарьи.
Вот находит он в дупле старого дерева гнездо пестрого дятла и плотно забивает отверстие деревянной пробкой, а сам прячется в кустах под деревом. Вскоре возвращается дятел. Он долго бьется у дупла, потом замирает, прислушиваясь к щебету своих птенцов. Наконец дятел выбивается из сил и улетает. Спустя некоторое время он снова возвращается, держа во рту еловую иглу. Еще сильнее бьется он у дупла, еще отчаяннее пищат голодные птенцы. Но опять улетает дятел, не попав в свое гнездо.
Всю ночь сидит Никитка в кустах. Алеет восток утренней зарей, появляются первые лучи солнца. И в третий раз прилетает дятел. Теперь он держит во рту тоненькую белую травинку и без всякого труда выдергивает пробку из дупла. В ту самую минуту с криком выскакивает из кустов Никитка. Перепуганный дятел роняет травинку. Никитка на лету хватает ее. Это не простая травинка, а «сила-трава»; кто обладает ею, тот приобретает неимоверную силу. Никитка быстро жует силу-траву и чувствует, как постепенно вливается в него сила, как напрягаются мускулы на руках и на груди, как тяжелеют бедра и становится упругой шея.
«Эй вы, мачехи-обидчицы, грозные цари, черти лесные и десятиглавые змеи! Вот теперь-то и посчитается с вами первый силач мира — Никита, старший сын Федосьи!..»
До самозабвения прельщает и увлекает мальчика прекрасный мир, населенный отважными и правдивыми людьми, мир, созданный, неторопливой речью дряхлой маленькой старушки, фигурку которой едва можно разглядеть в вечной темноте дальнего угла сумеречной юрты.
Днем Никитка с братом и бабушка Дарья чаще всего остаются дома одни. Подбрасывая время от времени щепки в камелек, они толкуют о приметах близкого и дальнего счастья. Расщепляют один конец лучинки и распирают ее тоненькой перекладиной. Потом, установив лучину на шестке, поджигают середину перекладины, приговаривая: