Взяв добычу, Егордан сует ее за пазуху и поднимает с земли рукавицы.
— Отец! А почему селезень такой красивый?
— Чтоб жена-утка любила.
— А почему она некрасивая?
— Кто?
— Да жена…
Отец не сразу находит ответ и смущенно чешет затылок, потом оглядывается и говорит:
— Да, она и в самом деле некрасива… А на что ему ее красота! Лишь бы за утятами хорошо присматривала.
— А почему женщины красивее мужчин?
— Красивее? Разве? — удивляется отец. — Кто их знает… По-моему, мужчины лучше женщин.
Возникает спор. Отец перечисляет представительных мужчин. Сын перечисляет красивых женщин. Потом отцу надоедает спорить, и он сдается.
— Ох, и говорун же ты! — смеется он. — Пусть будет по-твоему: все женщины — красавицы.
Их встречает знакомый охотник. Он, оказывается, слышал их спор и подшучивает над ними.
Вдруг мальчик замечает, что они идут в противоположную сторону от дома. Это не только удивляет его, но и возмущает.
— Куда это мы идем, отец?
— Как куда! Мы же с тобой, кажется, охотимся.
— Нет, пойдем домой, мы ведь уже убили одного селезня!
— А чем плохо парочку? — недоумевает отец.
Снова разгорается спор. Отец дает слово никогда больше не брать с собой Никитку на охоту, и оба возвращаются домой.
Приближаясь к дому, Никитка вытаскивает селезня из-за пазухи Егордана и вприпрыжку бросается вперед.
— Смотрите, смотрите! — кричит он. — Вот мы с отцом какие охотники!
А навстречу ему, падая и снова поднимаясь, ковыляет Алексей, поминутно налетая на какую-то приблудную собаку, которая вертится вокруг его ног.
Вечером, как только Никитка уснет, Егордан отправится уже на настоящую охоту. И когда Никитка с Алексеем просыпаются, возле них лежат новые селезни с разноцветными перьями.
В ГОСТЯХ
— Возьмем с собой двух уток и пойдем с Никитой к тетке Ульяне, — сказала однажды утром Федосья.
Старик Такыйык — зажиточный человек. У него много сыновей. Младшая сестра Федосьи Ульяна замужем за его старшим сыном Иваном. Два раза в год, зимой и летом, Федосья вместе с Никиткой гостят у них.
Старик Такыйык всегда с радостным удивлением встречает гостей. Вот и сейчас при появлении Федосьи он быстро вскочил с места, словно хотел пробить головой потолок юрты, и заговорил неожиданно тонким голосом, удивительно не соответствующим его огромному росту:
— Кто же это к нам пожаловал?
Его жена, низкорослая и толстая старуха, даже залилась румянцем от радости.
— Да это моя сватья пришла. Боже, а Никитка-то все растет и растет! Ну как поживаете? — суетилась и тараторила старуха. — Они еще и уток принесли! Да каких крупных!
Но больше всех обрадовался гостям ровесник Никитки, самый младший сын Такыйыка — Афанасий. Он принялся рассказывать Никитке, какой у него замечательный лук и как далеко он бьет. Говорил мальчик очень смешно, картавя; казалось, язык не вмещается у него во рту.
Черноглазая и белолицая, высокая стройная Ульяна тоже с любовью смотрела на своих родственников.
Только муж Ульяны, худощавый и болезненный Иван, был недоволен их приходом. Он и раньше-то никогда не разговаривал с ними, а теперь просто отвернулся.
Ульяне всегда хочется что-нибудь подарить Федосье и Никитке. Но Иван глаз не сводит с нее, пока за гостями не закроется дверь. В такие дни обычно обостряется скрытая борьба между мужем и женой.
Хотя Ульяна намного сильнее своего хилого мужа, но она его боится. Когда ее господин, рассердившись, приближается к ней своим спотыкающимся шагом, она старается держаться от него подальше.
После ужина Иван все же соизволил поговорить с Федосьей.
— Долг мне принесла? Отдавай долг! — вдруг произнес он тоненьким голоском, протягивая к ней согнутую костлявую ладонь.
— Не принесла, ничего-то у нас нет…
Давнишний рублевый долг Иван не забывает требовать всякий раз, как только появляется Федосья.
Он не шумит и вроде даже не сердится, но нытья своего не прекращает. Мучительно медленно, с остановочками, он тянет своим противным, тоненьким, выматывающим душу голоском:
— Брать-то вы привыкли, а платить не любите. Забыли, как долги отдают! — Иван отворачивается, оглядывается по сторонам, будто ищет что-то, и продолжает свою унылую проповедь: — Людям с совестью стыдно было бы. На сыновей киваешь. Смешно! Пока твои сыновья подрастут, я в могилу лягу. Не такой я богач, чтобы по двадцать лет долгов дожидаться. «Сыновья отдадут»! Такое и слушать смешно! Твои сыновья! А кто их знает?.. Может, так же, как Афанас Матвеев, свяжутся с сударскими. Сыновья! Скажет тоже! Они и самого черта не боятся! «Царь — плохой, богачи — обманщики». А вот бедняки не обманщики, только долги забывают отдавать!
И так весь вечер.
Никитке становится страшно, ему кажется, что он заключен в этом доме навсегда и что потолок опускается на него все ниже и ниже… Никитке так и хочется, подобно одному из героев Дарьиных сказок, бросить на стол несколько монет с изображением царя и сказать: «На, подавись!» А потом выйти из юрты, при этом своротив левым плечом камелек…
Но монеток нет, и Иван продолжает попреки. Он сидит, согнувшись перед горящим камельком, и сквозь рубаху отчетливо проступает его костлявый позвоночник. Никитке кажется, что Иван уже никогда не встанет с места и никогда не умолкнет его отвратительный голос.
На этот раз Ульяна не вытерпела. Она вышла из хотона, где доила коров, и с маху поставила перед Иваном ведро, так что молоко плеснулось через край. Из-под тонко очерченных бровей смотрели на Ивана злые глаза жены.
— Ты, видать, никогда не прекратишь свою песню. Иди и отбери у них последнюю корову за свой несчастный рубль! Как тебе только не стыдно, чертов сын!
Все были удивлены неожиданными словами Ульяны. Не зная, что предпринять, Иван оглядывался по сторонам. А старик Такыйык, почесывая затылок, заговорил совершенно спокойным, мирным тоном:
— Детка моя Ульяна, ты сказала, что он чертов сын?
— Да, сказала.
— Выходит, я черт?
— Это почему?
— Но ведь я же как-никак отец этому человеку.
Неожиданно разговор принял совсем иной оборот. Теперь уже Ульяна не знала, что делать и что сказать. Она схватила ведро с молоком и выбежала на улицу.
— Иван, ты и правда хватил через край, — обратился старик к сыну. — Сказал раз — и достаточно. В самом деле, откуда им, беднякам, взять? Ты уж перестань нудить. Вот, взгляни туда, — старик указал на изголовье своей кровати, где стоял ящик, окрашенный в шашечку белой и черной краской. — Там много, очень много золота и серебра, сам заплачу тебе за них. А ты перестань…
— Как бы ни была я бедна, но если прихожу раз в год к сестре… — Федосья не смогла договорить, ее душили слезы.
— Э, Федосья, не надо… Он ведь перестал уже, — промолвил старик.
Стали укладываться спать. Только Ульяна занялась шитьем у камелька. Спустя некоторое время она подошла к нарам, на которых спали Федосья с сыном, сунула им какой-то сверточек под подушку и шепнула что-то сестре на ухо. Вслух же довольно громко сказала:
— А подушка-то у вас маленькая.
Когда уже все заснули и в юрте совсем стемнело, Федосья села и начала одеваться.
— Мама, ты куда? — заволновался Никитка.
Мать толкнула его локтем и шепнула:
— Большой мальчик, а такой глупый… Надеваю платье, которое дала мне твоя тетка. Понял? Ори больше!
Маленькая и худенькая Федосья надела платье высокой и полной Ульяны, а поверх него натянула свое, грязное и старое. Чтобы новая одежда не вылезала снизу, она подпоясалась и подобрала подол повыше.
Рано утром Федосья встала. Она показалась Никитке толстой и очень смешной.
— Куда же ты опять?
— Помогу тете коров подоить. А ты спи.
Когда мать разбудила Никитку, солнце уже светило в окна и слепило ему глаза. Многочисленная семья Такыйыка сидела за огромным столом, посреди которого пыхтел ведерный медный самовар.
Федосья стала собираться домой. Ульяна вышла в амбар и принесла ей маленький кулек ячменных зерен. Иван следил за женой злыми глазами.
Никитка был рад избавиться, наконец, от этого мрачного человека и теперь, выйдя из дому, не чувствовал земли под ногами.
Ульяна проводила их до скотного двора. Иван последовал за ней и остановился у выхода, прислонившись к столбу. Целуя сестру на прощание, Ульяна печально проговорила:
— Не обижайся на меня, Федосья… Ведь я тут не властна, сама видишь. Жалко мне тебя и твоих детишек, а помочь ничем не могу. Ты хоть и бедна, но зато полная хозяйка в семье, а я… Ну, прощай. Ты еще кое-что найдешь там, где всегда, в лесочке…
За скотным двором начинался молодой лес. Мать и сын пошли по узкой и извилистой тропинке. Вскоре Федосья остановилась и, улыбнувшись своими лучистыми глазами, сказала сыну:
— Ты, детка, постой, а я кое-что поищу…
И, пригибая гибкие побеги лиственницы, она направилась в сторону. Никитка бросился за ней. К великому удивлению мальчика, мать, приподнявшись на цыпочки, отвязывала от дерева красивый берестяной туесок с узорами.
— Что это? — вскрикнул Никитка и выдернул туесок из рук матери.
Он был доверху набит свежим маслом.
— Откуда это? — прошептал изумленный Никитка. — Неужто Айысыт[10] послала нам?
— Ох и глупый же ты еще! Это твоя бедная тетя спрятала тут для нас гостинец. Ну, покричи еще, чтобы Иван побил ее…
— Пусть только попробует! Глаз ему вышибу! — расхрабрился Никитка.
— Ишь ты! — ласково погрозила Федосья.
Выбравшись на тропу, она надела туесок на руку, взяла кулек с зерном под мышку и, склонив голову к левому плечу, быстро зашагала впереди сына.