Вспоминают знаменитых певцов и сказителей, безудержных лгунов и неподкупных праведников, великих картежников и умелых работников, умерших давным-давно и живущих поныне, счастливцев и неудачников. Все это тоже много раз слышано, сотни раз пересказано, но всегда кажется новым и интересным. А после приятного разговора опять за работу!
Насладившись двухнедельной свободой, все семейство отправляется на покосы богачей, и до следующего года Лягляры прощаются со своим вольным житьем. Только старик Лягляр остается в Дулгалахе ждать, когда подсохнет скошенное сено.
Егордан с Никиткой собрались за реку в Киэлимэ на покос Федора Веселова. Никитка чувствовал себя счастливцем, — он впервые в жизни надел новую рубаху, сшитую ему тихой Лукерьей из той самой бумазеи, что была получена от Федора Веселова.
По пути Егордан решил сделать солидный крюк, верст пять, чтобы заглянуть в Эргигтэ, к Веселовым. Он надеялся окончательно рассчитаться с Федором и на часть заработанных денег получить у него муки да, кстати, повидаться с матерью.
Федор по-прежнему мучился глазами и проводил целые дни дома, наводя страх и тоску на всех домочадцев, кроме своей любимицы и поводыря — маленькой Аксиньи да Луки, которого почти никогда не бывало дома. Лука картежничал и пьянствовал, разъезжая по всему наслегу.
Никитка был очень опечален тем, что они не застали бабушку Варвару: она ушла с Майыс и Давыдом на сенокос, куда-то в сторону от усадьбы.
Егордан дополнительно к прежнему уговору нанялся к хозяину и на осень: он взялся расчистить в лесу «полпуда земли», иначе говоря — участок, который можно засеять двадцатью фунтами зерна. Кроме того, он еще должен будет нарубить сто возов сухих дров на зимнюю топку. Таким образом, к прежним четырем рублям прибавилось еще четыре в счет нового уговора. А пока он получил пять рублей деньгами, тридцать фунтов муки, кирпичик чаю, пять фунтов масла, две оленьи шкуры, семь аршин ситцу Федосье на платье да по два фунта сахару и табаку.
Долго примеряли Егордану несколько старых рубах малорослого Федора, но ни одна не налезала на его широкие плечи. Наконец нашли подходящую рубаху с продранными локтями, Луки Губастого.
— Ты это ценить должен: с единственного сына рубаху для тебя снял! — вздохнул хозяин.
Егордан оставил матери фунт табаку и немного сахару, а все остальное привязал к деревянной «манате»[11] и, взвалив ее на плечо, вместе с Никиткой двинулся дальше, на покос Веселова. Возвращаться сейчас домой — значило терять дорогое время, а оставлять приобретенное добро здесь он не хотел, потому что в страдную пору долго могло не оказаться попутчика на Дулгалах, да и с покоса было ближе до дома, чем отсюда.
Следуя по «дороге Егоровых», Егордан и Никитка переправились через Талбу и вступили в пределы знаменитого луга Киэлимэ. В этом месте горный хребет, за которым лежал соседний наслег, полукругом отступал от реки, образуя обширную пойму. Точнее сказать — здесь раньше проходил широкий рукав Талбы, постепенно превратившийся в огромное озеро. После того как силами всего наслега отсюда прорыли канал и спустили это озеро в реку, пойма, заливаемая каждый год вешней водой, стала давать невиданный в округе урожай трав.
Роскошным ковром распростерся безбрежный луг Киэлимэ, уходя к синеющим сквозь марево далеким горам. Здесь работает беднота со всего наслега. Можно смело сказать, что бедные люди собственными руками создали этот благодатный луг. В молодые годы старик Лягляр батрачил тут вместе с другими юношами у отца нынешнего князя, Дормидонта Сыгаева, который был владыкою не только Талбинского наслега, но и всего Нагылского улуса. Три поколения бедняков трудились здесь на чужой земле.
Под обильной травой скрываются неизвестно когда и кем вкопанные столбики. Каждый год в Петров день собираются на лугу все главари наслега или их доверенные лица и, разъезжая верхом от одного столбика к другому, протаптывают межи, устанавливая таким образом границы участков, принадлежащих разным богатеям. Всадники то скрываются с головой в высокой траве благодатного Киэлимэ, то снова появляются на поверхности волнующегося зеленого моря. После раздела участков богачи пируют, сидя вокруг огромного костра. Они пьют водку и спорят о том, чей род богаче, старше и знатнее. Эти споры нередко приводят к ссорам и даже дракам.
Помимо столбиков существуют и более устойчивые приметы, по которым определяют границы участков. Отсюда вот до той одинокой ивы — земля Егоровых, тоже в свою очередь давным-давно и навсегда поделенная между братьями. От ивы до того холма — земля Семеновых. От холма же до другого берега маленького озерка, прозванного из-за невероятной глубины и круглых очертаний «Чертовым глазом», — двенадцать десятин Веселова, на которых предстояло работать Егордану. Оттуда до самого края луга, на сотни десятин, тянутся владения Сыгаевых. Все участки обедневши^ разорившихся или вымерших владельцев тем или иным путем переходят к князю Сыгаеву. Вот почему число хозяев в Киэлимэ с каждым годом убавляется.
Люди Сыгаевых, Веселовых, Егоровых, Семеновых и других владельцев располагаются на лугу обособленными, порой враждующими между собой таборами. Внутри же каждой группы работников в большинстве случаев связывают родственные или соседские отношения.
На безбрежном лугу там и тут виднеются шалаши, повсюду дымят костры, копошатся люди, утопая по грудь в высокой густой траве, ослепительно сверкают отполированные косы. Ходит под ветром, волнуется высокая трава, и перекатываются по лугу огромные валы. Но с каждым днем плешинки укосов становятся все шире и наконец сливаются воедино, оставляя лишь тонкие полоски трав на пограничных межах. К осени вся ровная поверхность луга словно расчерчена сеткой межевых полос и утыкана тысячами копен.
Егордан с сыном шли по лугу, с трудом нащупывая в траве еле заметную тропку. Только они подошли к Чертову глазу, как от группы людей на сыгаевском участке отделился человек и бросился к ним, то исчезая в зарослях, то появляясь вновь. Через несколько минут возле них очутился запыхавшийся и радостный Дмитрий Эрдэлир.
— Чего остановились? Пойдемте к нам, будем жить вместе, — проговорил он.
Но Егордан не согласился: далеко, мол, ходить на покос. Оказывается, кроме Дмитрия и Федота, на лугу Сыгаевых работали два батрака Котловы.
Эрдэлир, не обращая внимания на зовущих его товарищей, помог Егордану соорудить нехитрое жилище. Они быстро выкосили поляну под шалаш, вбили в два ряда колья, стянули их по верху ивовыми прутьями, положили вдоль жердину и накрыли все сооружение свежескошенным сеном. Потом сели вместе пить чай.
На прощание Егордан дал Дмитрию немного чаю и табаку «на всех».
— Сразу заткну им рты гостинцами, если ругаться будут, — заявил Дмитрий. — Разожму эту руку — чай, другую — табак! Чего им еще надо? Ох, и соскучился Я по вас! Промах дал, что родился с Федотом! Ну и скука с ним! Может, все-таки придешь к нам жить а?
— Иди лучше ты к нам, — предложил Егордан.
— Далеко.
— А нам что же, ближе?
Дмитрий задумчиво прищурился и ответил:
— А в ту сторону ниже, легче ходить… У нас и вода лучше.
— Да у вас там ржавая вода.
— Опять же выгода! — обрадовался Дмитрий. — Чаю не надо!
Потом он порядком насмешил Егордана и Никитку, искусно передразнивая своих товарищей по артели, показывая, как каждый из них возмутился бы, узнав о его желании перейти в шалаш Лягляров.
Наконец Дмитрий ушел к своим — «затыкать рты» гостинцами.
Два дня подряд шел сильный дождь. Егордан и Никитка разводили костер у самого входа в шалаш. Отцу и сыну никогда не было скучно, они подолгу оживленно беседовали. К тому же их часто навещал Дмитрий.
В эти дни Егордан был доволен судьбой. Благодаря заботам русского фельдшера Боброва он вполне оправился от долгой и опасной болезни. На ровном и обильном травой Киэлимэ его коса срезала не меньше, чем в прежние годы. Сидя с сыном и поглаживая оленьи шкуры, полученные от Федора, Егордан весело говорил: